Это было три года назад. После Советского Союза и перед Румынией. Он был уже тяжело болен и готов на все, лишь бы одолеть болезнь.
В санатории ему предоставили светлую комнату с большой верандой, перед которой росли высокие, стройные и гордые сосны.
Великолепные деревья, так бы и смотрела на них все время…
Ну, где же ты? — оглянулась я.
Он занимался своим кабинетом.
Пока я была на веранде, ему принесли еще один стол, который он велел поставить возле самой кровати, и на нем тут же выросла груда книг, бумаг и рукописей.
Не вздыхай, успокаивал он, все будет хорошо! В первую очередь хочу как следует отоспаться. Знаешь, от этого воздуха меня отчаянно клонит ко сну. А потом, вот увидишь, начну потихоньку работать!
Ах, если бы он в самом деле смог работать!
Иногда я не находила себе места от отчаяния. Хотя и понимала, что должна быть сильной — ради него, ведь он хватался за меня как утопающий за соломинку.
Куда ты?
Ухожу.
Я должна уйти, чтобы не выбить у него из-под ног последней опоры.
Телефон тебе поставить?
Конечно!
Если ты не сможешь выбраться ко мне, я все-таки…
Да, да. Конечно.
Но это было в самый первый день. А потом разлука с домом становилась для него все более мучительной. Он часто звонил мне.
Алло, алло, ты дома? Это ты?
Навеки остался у меня в ушах его дрожащий голос. Вибрирующий от тревоги, тоски, беспомощности и грусти.
Как только мне удавалось освободиться, я спешила к нему. Дорога к санаторию словно сама устремлялась мне навстречу. Точно старая, добрая знакомая. Настолько знакомая, что я свыклась с ней, хотя все равно восхищалась ею. Восхищалась ранним утром, когда природа протирала глаза после сна, и вечером, когда мягко погружалась в туманную дремоту.
Ну разве не чудо? — спрашивала я тетку, с которой мы часто ездили вместе.
И она тоже радовалась.
Потому что человеку доступно одновременно многое. Наслаждаться красотой, хотя сердце у него разрывается от тоски и тревоги. Будет ли ему сегодня лучше? Удастся ли вообще побороть болезнь?
Я знал, что ты приедешь, сказал он, улыбаясь, я чувствовал!
Я смотрю на него и стараюсь уловить признаки малейших перемен к лучшему. Он держит себя в руках или в самом деле ему стало легче? Собранности больше или…
Ну, как дела?
Идут помаленьку.
На прогулке с ним то и дело здороваются, заговаривают. Господин главный доктор, называют его здесь.
На вершине холма нас встретил Матичек.
А ведь вы спасли мне жену и сына, не забыли?
Ну полноте…
Но Матичек рассказывает. Рассказывает мне, а господин главный доктор озирается по сторонам, делая вид, что не слушает, занят другим.
Ох господи, какой ливень лил в ту ночь! Господин главный доктор пришли к нам до костей промокшие! Тогда еще нельзя было подъехать к дому, как сейчас! Тогда надо было порядочно пройти пешком! И все в гору, да такую крутую, что хоть колени кусай!
Первенец, одно слово! Пришлось наложить щипцы — на кухонном столе при свечах! — и вода на очаге булькала — ни одной живой души, даже бабки нету! Громыхало точно сто чертей! А наш дом у самой вершины! Кто бы в такую ночь к нам полез…
На сегодня, пожалуй, хватит, пошли обратно?
Матичек проводил нас до самого санатория.
Теперь, оглядываясь назад, я вижу, что на его жизненном пути было немало светлых вех.
Его комнату заливал зеленый свет. Сосны опьяняли.
Пошли на веранду, сказал он, ведь раскладушки там?
Да, ты приляг, отдохни, я сейчас приду!
На письменном столе у него опять беспорядок. Возможно, ему нужно расчистить стол, прежде чем приступить к новой работе. Но дело не идет дальше разбора бумаг. Я роюсь в бумагах, и их шелест выдает меня.
Не ищи, доносится с веранды, я еще не продвинулся так далеко. Пока я только разгребаю письменный стол. Ведь еще уйма времени!
Разумеется.
Ага, есть что-то! — обрадовалась я, увидев папку с надписью: «История…»
Несколько страничек, исписанных мелким неуверенным почерком, строки сползают вниз, точно уже сейчас хотят нырнуть в пустоту. По всему видно, что это черновой набросок. Но все-таки он начал работать.
Чем ты занята? Где ты?
Иду, ответила я, возвращаясь на веранду. Тебе не холодно? Дать одеяло?
Прикрыв глаза, он покачал головой. Ему хорошо.
