Контрактные обязательства, с одной стороны, и желание поступать правильно, с другой стороны, могут подвергать многих ученых значительному нервному стрессу, если они начинают конфликтовать между собой. Но справляться с противоречиями нужно до того, как таковые обнажатся. Если у ученого имеются основания считать, что конкретное исследование чревато угрожающими (в той или иной мере) последствиями для рода людского, он должен твердо отказаться от участия в подобном проекте – если, конечно, не одобряет сам этакое развитие событий. Вряд ли возможно, что ученый осознает тяжесть последствий мгновенно, стоит ему, как говорится, помешать воду в котле в первый раз. Если же он будет участвовать в морально сомнительном исследовании, а затем примется это исследование порицать и осуждать, такое его поведение никого и ни в чем не убедит.
Истина
Всякий ученый, будучи человеком достаточно творческим и достаточно талантливым, способен допускать ошибки в интерпретациях; скажем, принимать ошибочную точку зрения или биться за гипотезу, которая не выдерживает критики. Если это все, к чему приводят его ошибки, особого вреда здесь нет, и мучиться бессонницей по этому поводу вовсе не обязательно. Такова, увы, повседневность научной жизни, и серьезного вреда заблуждения не наносят: ведь там, где один ошибается, другой вполне может найти правильный ответ. Если же, с другой стороны, ошибка является фактической – например, ученый утверждает, что лакмусовая бумага краснеет, тогда как в действительности она синеет, – то налицо очевидный повод лишиться сна и предаваться мучительнейшим ежеутренним раздумьям относительно своей профессиональной пригодности. Ошибки вроде этой мешают другим исследователям правильно интерпретировать открытия такого ученого, то есть вывести обоснованную гипотезу, которая будет опираться на подобные открытия.
До сих пор отчетливо помню гнетущие чувства, которые меня одолевали, когда я написал и отослал в научный журнал статью, содержавшую грубую, как мне думалось, фактологическую ошибку (дескать, в шкуре белых морских свинок имеется непигментарный аналог клеток, которые вырабатывают пигмент у «цветных» животных). Еще я хорошо помню, насколько был признателен своему молодому коллеге, который повторно и тщательно исследовал этот вопрос – и позволил мне успокоиться. Его исследования подразумевали применение методик микроанатомии и обработку ткани определенным способом на протяжении двадцати четырех часов. Я просил его поторопиться и пожертвовать несколькими промежуточными этапами работы, но привычка к пунктуальности и дисциплине, усвоенная за время службы в военном-морском флоте, не позволила ему отступить от инструкций; мы прождали полные двадцать четыре часа, на протяжении которых я составлял в уме оправдательные письма в журнал «Нейчур» с просьбой вернуть статью. Везет тому ученому, кто никогда не испытывал этаких терзаний!
Разумеется, я во многом упрощаю; из моего изложения следует (и все ученые склонны так думать), что существует четкое и легко выявляемое различие между теорией и фактами, между информацией от органов чувств и теми умозрительными конструкциями, которые мы над этой информацией воздвигаем. Но ни один современный психолог не поддержит такую точку зрения, да и Уильям Уэвелл[44] был против нее: он отмечал, что даже простейшее, как представляется, чувственное восприятие зависит в своем истолковании от мысленного действия. «Лицо природы скрывается целиком за маской теории»[45].
Ошибки
Если, вопреки всем предосторожностям, ученый допускает фактическую ошибку (скажем, результаты эксперимента проистекают из загрязнения предположительно чистых ферментов или использовались гибридные мыши вместо мышей инбредной линии), то такую ошибку следует признать публично и как можно скорее. Человеческая природа такова, что ученый может даже удостоиться похвалы за подобное признание и его репутация не пострадает – разве что в зеркало будет стыдно смотреться.
Здесь важно не пытаться, так сказать, напустить побольше дыма, чтобы спрятать допущенную ошибку. Некогда я был знаком с талантливым ученым, который утверждал, что раковые клетки, если их заморозить и высушить в замороженном состоянии, будут по-прежнему способны провоцировать возникновение опухолей. Утверждение было ошибочным, ибо ткани, которые он считал сухими, – они выглядели таковыми и, как заверял этот ученый (а мы верили ему на слово), могли разлететься по лаборатории при малейшем дуновении, – все равно содержали до 25 процентов влаги. Вместо того чтобы согласиться с критикой, этот бедняга поставил под сомнение свою дальнейшую карьеру, притязая на изучение феномена, который он именовал биофизикой клеточного замерзания, а не конкретного проявления этого «феномена». Признай он свою ошибку и займись чем-то другим, он наверняка внес бы со временем положительный вклад в развитие науки.
