– Мать! Будем друзьями!..
Он обхватывает меня своими ручищами, я вырываюсь, но все же ему удается меня поцеловать. Куда-то между щекой и ухом…
– Привет отцу! – говорит он и уходит.
Я стою у окна. В арке он оглядывается и машет мне рукой.
Борис спит. Когда есть такая возможность, он всегда старается ее использовать. По воскресеньям он всегда ложится днем поспать. Дневной сон необходим ему, как островок, на котором он отдыхает, переплывая с берега на берег широкую реку дня.
Тем более сегодня. Ведь придется нарушить режим! Не ложиться же в самом деле в ноль часов тридцать минут, как солдаты в армии.
У меня все готово. Можно сделать несколько звонков. Я звоню двум сослуживцам, потом соседке по дому – той, у которой такса. Мы с ней в приятельских отношениях. Нужно позвонить Нонне, но что-то не хочется. Станет хвалить своего Илью и ругать Витьку. И мне будет тем тяжелей, что она права…
В детстве они дружили, Илья и Витька. И потом, в школьные годы, встречались иногда, бывали на днях рождения друг у друга. Это была уже не дружба, но доброе знакомство, основанное на дружбе матерей. Но потом что-то расклеилось. Витька писал ему из армии, и тот отвечал – «для поддержания боевого духа», как Илья однажды изволил выразиться. Но вот Витька вернулся, и они почти не встречаются. Конечно, Илья – умный парень, у него своя студенческая компания!.. Не то что братва из мастерской! «Скинулись и посидели!..» Правда, Витька этим не грешит. Ему сейчас никто не нужен. Никто, кроме этой…
За окнами темно, снежно. Скоро явится Тетя – маленькое, доброе существо с беличьей муфтой. Она достанет из муфты два сверточка, новогодние подарки мне и Борису. Ему перчатки, а мне кошелек. Или наоборот – кошелек Борису, а мне перчатки. В подарках Тетя отличается редкостным постоянством. И Витька получит неизменную шоколадку. Я даже не решилась сказать ей, что он встречает не с нами. Представляю, какое старушку ждет разочарование!..
Пора будить Бориса, но я медлю. А что, если сейчас?.. «Здравствуй. Это Наташа. Какая Наташа?.. Та самая, которую вы с Колей когда-то раскрасили акварельными красками и вам попало от взрослых. Я хочу поздравить тебя с Новым годом и пожелать…»
Я поднимаю трубку и чувствую, как у меня от волнения вспотели ладони. Его номер я помню наизусть. Я слушаю длинные гудки и смотрю на его окна. Освещено лишь одно, то, где торшер.
– С Новым годом! – говорю я. – Это Наташа…
– Здравствуй, Наташа! – говорит он. И не спрашивает какая.
– Леха, милый! Я хочу пожелать тебе счастья…
– Спасибо. Я в этом сильно нуждаюсь… Что-то в его голосе меня настораживает.
– Ты нездоров? В этом году у тебя нет елки…
– И не только елки. Но это все ерунда. Под Новый год надо быть веселым… Позвони как-нибудь…
– Я всегда смотрю на твои окна, – говорю я зачем-то.
– А ты никогда не думала, что за два года с людьми может всякое произойти?.. – говорит он. И добавляет: – Я всегда ждал твоего звонка!..
У него совсем не изменился голос. Какая я дура, что не звонила два года! Милый Леха Колесников! Друг моего Коли! Единственный свидетель детских лет! На душе у меня тревожно и одновременно какое-то чувство приподнятости – так бывало только в ранней молодости… Неужели я все еще в него влюблена?.. Нет, просто когда-то была в него влюблена. «Так храм оставленный – все храм»…
Я бужу Бориса. У него свежее, младенчески-розовое после сна лицо. Он мнителен и говорит, что такой цвет лица в его возрасте бывает лишь у сердечников. «За час до смерти», – добавляю я обычно. Мнительность сама по себе тяжелая болезнь, и если есть от нее средство, то это юмор.
– Где ефрейтор? – спрашивает он, зевая.
– Ефрейтор Звонцов отбыл в неизвестном направлении, – рапортую я. – Он велел передать тебе привет…
– Все из-за тебя, – говорит он и берет с блюда пирожок с капустой. – Ты же запретила Мике действовать…
– Да, запретила! Это крайняя мера…
– Такого определения степени наказания не существует! Есть высшая мера!
Он отдохнул, к тому же Борис, как и его брат Мика, любит поесть. Вид празднично накрытого стола приводит его в благодушное состояние.
