Начальник районного отдела милиции майор Войтенко, в парадном кителе, торжественно читал приказы о награждении юбиляра, поздравительную телеграмму заместителя министра охраны общественного порядка. Все были удивлены ее необыкновенно простым задушевным тоном. Никто не знал, что сегодняшний заместитель министра был начальником уездной милиции и служил вместе с Бердышевым. Давно это было!
…Тридцатые годы. Наган в потертой кобуре. Ноги, ноющие от усталости. Ночи в седле, тревожные, бессонные ночи. Каждый куст, казалось, грозил выстрелом. Ночами, к непогоде, ныл рубец от ножевой раны: «Семка-череп» полоснул во время облавы…
— Тихон Иванович всегда служил нам примером. Честный, добросовестный, он умел создавать на своем участке нетерпимую обстановку для воров и хулиганов.
Бердышев слушал громкие, ладно подогнанные слова и чувствовал себя как на собственных поминках. Говорили об его опыте, орденах и медалях, о заслуженном отдыхе, а он еще не представлял себе жизни без обходов, инструктажей, дежурств и плохо верил, что завтра проснется — и впереди будет длинный и совершенно свободный день. Еще месяц назад он стремился к отдыху, мечтал, как уедет на море, к дочери, купит там домишко и будет со старухой разводить сад. А сегодня его не покидало ощущение какой-то необъяснимой тоски.
— Слово предоставляется нашему дорогому юбиляру капитану Бердышеву.
Тихон Иванович грузно встал и прошел к знакомой низенькой трибуне. Долго шарил по карманам, ища очки, нашел их и развернул перед собой большую мятую бумагу.
— Товарищи! — начал он, но что-то горячее туго перехватило дыхание. Только теперь до конца почувствовал, что прощается с самым дорогим в его жизни. Тридцать лет бок о бок жил и работал он с этими людьми в синих форменных мундирах. Как много надо сказать им, но слезы… Да, слезы, незнакомые, непрошеные…
— Товарищи! — повторил он хрипло и замолчал, комкая бумагу с речью.
Перед ним были знакомые, славные лица: открытое и немного насмешливое — Якимова, задумчивое и бледное — Маринина, изрезанное морщинами и вечно изумленное — Николая Лошаднина и близкое, почти родное — сержанта Алексея Грибкова. Тихон Иванович посмотрел в горячие глаза Грибкова, попытался проглотить комок, застрявший в горле, и, так ничего не сказав, махнул рукой и сошел с трибуны.
И тут произошло неожиданное…
Отца у Алешки убили на 1-м Украинском фронте осенью 1943 года. Мать, получив похоронную, упала на стоящий в углу сундук и страшно, тоскливо закричала. Испуганный Алешка пытался уговорить ее, просил выпить воды, перейти на постель, но мать словно оглохла от собственного крика. Алешка и сам ревел от жалости и ужаса, хотел позвать соседей, да так и уснул в слезах на полу, возле матери. Утром она встала почерневшая, тихая, с сухими красными глазами, накинула на плечи темный платок и ушла на завод, оставив три холодные картофелины в глиняной миске.
Этой же осенью Алешка бросил школу. Дома ему не сиделось. Он завел себе компанию из таких же отбившихся от школы ребят и целыми днями пропадал на реке или на заводской свалке, лазая по обгорелым танкам. Худой, но крепкий, он ходил с расстегнутым воротом в распахнутой рваной телогрейке, курил едучую солдатскую махорку и мастерски играл в «очко» и «буру». Наудив колючих ершей и тощих пескарей, он нанизывал их на суровую нитку и продавал на толкучке по десятке за связку. На вырученные деньги ходил в кино, смотрел картины про войну. Он и сам готовился бежать на фронт с Ленькой Ветошкиным. Исподволь копил сухари, деньги. Выменяв у знакомого спекулянта тридцать пачек папирос «Дукат» на три ворованные курицы, Алешка продавал папиросы россыпью — рубль пара. Дело пошло здорово! Через месяц Алешка стал настоящим богачом. Он даже нанял рябого беспризорного Спирю помогать в торговле.
Денег и сухарей накопилось достаточно. На всякий случай Ленька Ветошкин стащил у отца, инвалида войны, новенький карманный фонарик и помятую флягу с непонятными буквами на боку. Было у них и оружие — испорченный немецкий пистолет «Вальтер». Бежать решили в ночь на понедельник.
