Губы Степана Ильича сжались в узкую полоску.
— Далеко вы рассчитываете!
— Но это же просто тупость, ослиное упрямство! — начал горячиться Никита. — Что ему стоит? Подшить эту справку в дело — и привет!
— Но, может быть, вам все-таки лучше съездить? — Степан Ильич поднял наконец глаза.
Никита так выразительно вздохнул и закатил глаза, словно не находил слов удивиться детской наивности вопроса.
— Да зачем, зачем мне ехать? Ведь формальность же! С какой стати мне плясать под дудку этого болвана, солдафона? Ему нужно поставить «галочку», а я должен потеть, ползать на брюхе!
— В общем, вы хотите, чтобы я помог вам совершить дезертирство? — тихо, но с нажимом спросил Степан Ильич.
Снова глаза Никиты красноречиво взлетели вверх. Пуще всего выводила его из себя эта непробиваемость старших!
— Зачем такие слова? Просто обидно даже… Я же объясняю! Да и смешно не понять. Ну, если бы еще война! А то… Лета же жалко, времени жалко. Жизнь-то уходит или не уходит? Что же нам — жить потом, когда состаримся? На танцы потом бегать и все такое?
«У дезертира всегда найдется тысяча причин, — успел подумать Степан Ильич. — Но неужели он надеялся и меня втянуть в свои… эти самые… шахер-махеры?»
— Грязь, грязь, молодой человек! — Стукнув обеими руками по подлокотникам кресла, Степан Ильич поднялся. — Мы в ваши годы…
Но слова, даже самые прочувствованные, самые пронзительные, отскакивали от Никиты как от стенки. Степан Ильич это видел. Слушая, парень делал вид, что едва сдерживает зевок. Наконец с тяжким вздохом человека, исчерпавшего все свое терпение, Никита тоже встал.
— Мы же не на митинге, правда? Не хотите, так и скажите. А то… Будто я у вас миллион прошу!
«Вот человек! На разных языках говорим».
— Слушайте, а кто у вас отец? Вообще — родители?
Поняв, что просьба сорвалась, Никита махнул рукой на всякое приличие. Его спелые губы скривились в иронической усмешке.
— Отдел кадров? Заполнение анкеты? Ну, извольте. Похвастаться ничем не могу. Мамашка у меня, так сказать, работник культфронта, из театра. Папашки я не знаю, мамашка нас не познакомила. Собственно, я мог бы настоять, но зачем? Это же ничего не меняет! Что еще вас интересует? Образование — незаконченное высшее. Партийность — комсомолец. Под судом и следствием не был, не состоял…
Еле всунув пальцы рук в карманы тесных джинсов, Никита с ухмылкой глядел на подполковника сквозь прозрачные стеклышки очков и покачивал крупной, туго обтянутой ляжкой. Циничная откровенность молодого человека обезоружила Степана Ильича.
— «Папашка», «мамашка»… А ведь мать — святыня для человека. Модель отношения к матери — модель отношения к миру. Как же вы жить-то собираетесь?
— О, не беспокойтесь! Вы же прожили? Ну и мы проживем. Что уж вы так болеете за нас?
— Но ведь… — Степан Ильич вконец растерялся. — Я вот гляжу на вас. Такие вы… ну, здоровые, цветущие. Но тут-то, тут-то вот! — Он, страдая, сильно постучал себя по груди.
Никита понимающе усмехнулся.
— У вас выгодное положение: вы жизнь уже прожили. А мы? Нам еще жить да жить.
— Поэтому я и хочу!.. — порывисто воскликнул Степан Ильич и задохнулся. Ему не хватало воздуха. — У вас есть мать, есть теща… Ребенок, наконец! О них вы думаете? А ведь обязаны.
В легком недоумении Никита пожал плечами:
— Н-ну думаем, конечно…
— Да нисколько вы не думаете! Нисколько! Вы только о себе!
Никита обиделся:
— Интересно знать, с чего вы это взяли?
— С чего! Ваша теща экономит на желудке, чтобы только снарядить вас к морю. Вам это известно?
Никита выпятил губу:
— Да бросьте выдумывать! Она у нас питается прекрасно.
Степан Ильич испытующе посмотрел на молодого человека.
— А вы знаете, что она любит мясо? Жареное! С кровью!
— Еще чего! — отрезал Никита. — Мясо ей вредно.
— Кто это вам сказал?
По губам Никиты скользнула усмешка превосходства.
— Читать все-таки надо, дорогой подполковник. Об этом пишут. И довольно много.
— Это где же? — ехидно осведомился Степан Ильич. — Не в «Театре» ли, случаем?
В ответ на это Никита присел на подоконник и стал с таким вниманием изучать возбужденное лицо подполковника, словно хотел определить, в своем ли он уме.
