— Ну, дядь Вась, прикрыл ты меня прямо как одеялом! Родная мать так не прикроет! — говорил, задыхаясь, Никита и мотал головой.
Спасенный ребенок не плакал, глазенки его серьезно оглядывали столпившихся вокруг танкистов. На ребенке был один ботиночек и штанишки с такими же вот лямочками, как сейчас на Алеше.
Дальше позаботиться о нем танкистам не довелось: послышалась команда, ахнули откуда-то пушки и низко над головами с ревом пронеслись штурмовики, — оказывается, их только и ждали.
К вечеру того же дня в этом разбитом пригороде был уже глубокий мир. Осмелевшие жители деловито прокладывали через каменные завалы пешеходные тропинки, роилась вокруг кухонь детвора, и конечно же уже пиликал аккордеон.
Никита Лесовой, яростно начищая сапоги, плевал на щетку и жаловался Степану Ильичу:
— Сапоги, товарищ командир, как на огне горят. Асфальт жрет.
Попав на немецкий асфальт, танцоры не успевали переменять подметки.
На щегольской, с коротенькими полами гимнастерке Лесового в полном аккурате содержались два ордена Славы и орден Красной Звезды. Эта гимнастерка была у Никиты парадной.
В танковой бригаде Степан Ильич и Барашков считались старше всех и, следовательно, не могли тянуться в развлечениях за молодыми. Стесняясь своего любопытства, они остановились в стороне от танцующих. Аккордеонист с начесанным из-под фуражки чубом играл «В лесу прифронтовом». Рядом с ним, сложив руки на коленях, сидела скромненькая немочка. Несколько пар кружились на расчищенном асфальте.
Никита Лесовой обеими руками ссунул вниз начищенные голенища, собирая их в гармошку, одернул гимнастерку и с выпяченной грудью щелкнул каблуками перед сержантом Маней, молоденькой связисткой, недавно присланной в бригаду (поговаривали, что новенькая связистка оставляла без внимания все искусные подходы неотразимого водителя командирского танка).
Никита уже расставил руки, чтобы принять партнершу, как вдруг сержант Маня мотнула подолом и быстрыми шагами направилась к стоявшим в стороне Степану Ильичу и Барашкову. Постукивая каблуками сапожек, она решительно приблизилась к ним.
— Товарищ командир, я вас приглашаю!
Пилотка лихо сидела на голове девушки, задорно торчал носик. Барашков, не удержавшись, крякнул. Ошеломленный водитель наблюдал издали взглядом ревнивого соперника. Степан Ильич смутился и зачем-то козырнул.
— Отставить! — приказал он, покраснел еще больше, повернулся и пошел.
Догнав его, Барашков помог ему справиться с неловкостью, принявшись что-то рассказывать о темневшей над крышами башне, которую они вчера наблюдали в бинокли как ориентир.
Ночь наступала теплая, душная от неосевшей пыли и дыма догоравших развалин. Барашков спросил, как думает Степан Ильич устраиваться после демобилизации. А он еще ничего не думал, не решал. Жена и сын погибли, оставалась одна Клавдия Михайловна, хранившая последние письма Бориса, Бореньки. Это был единственный человек, с которым он переписывался. Ей же он высылал и свой офицерский аттестат.
— Съезжу, посмотрю. Но знаешь, тяжело. Наверное, уеду.
— Приезжай ко мне, — пригласил Василий Павлович.
— Видно будет.
В руках патрулей, попадавшихся навстречу, вспыхивали фонарики. После света темнота чужой ночи казалась густой, почти осязаемой. Однажды Барашков остановился и повел носом: из развалин, со стороны, тянуло трупным смрадом. Оба офицера покачали головами и неторопливо пошли дальше.
Они были почти у дома, когда сзади послышались шаги бегущего человека. На слух, человек торопился, запинаясь в темноте о кирпичи.
— Товарищ командир! Товарищ командир!..
Их догоняла сержант Маня.
Девушка была без пилотки и плакала навзрыд. Они оторопели, услышав, что Никита Лесовой убит… только что, сейчас! Стрелял парнишка, рыжий, весь в веснушках. Он даже не пытался убежать, лишь выронил парабеллум и теперь дрожал, зверовато зыркая то на убитого, то на подходивших командиров. Немецкие девушки, не успев разбежаться с танцев, смотрели на него с ужасом.
Нелепо, страшно выглядел лежавший навзничь на асфальте Лесовой в своей парадной гимнастерке. Рыженький убийца вдруг согнулся и спрятал лицо в ладонях. На его тощей шее выступили зубчиками позвонки. Барашков, кривя губы, глянул на него и приспустил набрякшие веки.
