– Этот Смит… как он выглядел? – спросил Доминик, взглянув на Джеммела.
– Темноволосый, хорошо одет, ваша светлость. Пришел с тростью, выговор правильный.
«То есть ничем не отличается от сотен других джентльменов в Лондоне», – недовольно подумал Доминик.
– Высокий или нет? Как сложен?
– Боюсь, я не обратил на это внимания.
– И у него не было никаких особых примет, по которым можно его узнать? – Герцог был намерен выудить из памяти Джеммела все сведения, которые могут помочь ему.
– Ничего, ваша светлость.
– А карета?
– Он пришел пешком. Простите, что больше не могу ничем помочь, – с беспокойством произнес пожилой слуга.
– Благодарю, что рассказали мне все, Джеммел, – ровно произнес Доминик, пытаясь успокоить дворецкого.
Когда дверь за Джеммелом тихо закрылась, герцог вызвал слугу и велел оседлать его лошадь.
Если мистер Смит выяснил, что Арабелла и мисс Нуар – одно и то же лицо, то лишь из единственного в Лондоне источника.
Миссис Тэттон обустраивалась в Амершеме спокойно и уверенно, словно никогда и не уезжала оттуда. Арабелла не могла заниматься тем же.
Доминик заново обставил коттедж, но, не считая этого, маленький дом и просторный сад были точно такими, какими она их запомнила, только теперь не придется беречь уголь и экономить каждую монетку на еду. Щедрое содержание, назначенное Домиником, лишь усугубило ее печаль и чувство вины, камнем лежавшее на сердце.
Доминик. Арабелла пыталась не думать о нем. Она обязана выжить ради Арчи. Если она позволит себе размышлять о Доминике и о том, какую рану была вынуждена ему нанести, вряд ли ей удастся дожить хотя бы до вечера, не говоря уже о завтрашнем дне.
Он приедет, чтобы повидать Арчи, и Арабелла страшилась этого. И с нетерпением ждала.
Она гоняла еду по тарелке, стоявшей перед ней на столе.
– Элиза Брекенбридж приглашает всех нас на ужин на следующей неделе, – взволнованно произнесла ее мать, явно обрадованная вниманием. – А Мег Браун не устает говорить о том, какой замечательный у нас Арчи.
«Деревенский воздух пошел на пользу твоим легким, мама», – подумала Арабелла, посмотрев на пожилую женщину, сидевшую напротив. У нее заметно улучшился аппетит, а такого здорового румянца на ее щеках не было уже много лет.
– Ты вообще меня слушаешь, Арабелла?
– Разумеется, мама. Ты рассказывала мне о своих друзьях.
– И ни одного дурного слова не было сказано, ни одного намека, несмотря на то что они наверняка поняли, кто на самом деле был отцом мальчика. – Миссис Тэттон добавила сливочного масла в картошку и с аппетитом съела ее. – Как я рада, что мы вернулись сюда, Арабелла! Должна признаться, я и сама не понимала, как сильно мне не хватало простой жизни за городом.
– Я рада, что ты счастлива, мама. – Арабелла заставила губы изогнуться в жалком подобии улыбки. Но она казалась ей самой безжизненной и деревянной – как все ее тело.
– Дорогая моя девочка, – вздохнула миссис Тэттон и, наклонившись над столом, взяла дочь за руку. – Какая же ты все-таки смелая – несмотря на то, что этот человек сделал с тобой.
– Прошу тебя, мама, давай больше не будем об этом говорить. – Арабелла отнюдь не гордилась тем, что была вынуждена солгать еще и матери, но она прекрасно понимала, что миссис Тэттон знает ее слишком хорошо и не поверит, будто дочь просто передумала выходить замуж за Доминика. А если рассказать о мистере Смите и его угрозах, ее мать могла бы отправиться прямо к герцогу, и тогда… Нет, рисковать было нельзя. Только не в этой ситуации, когда жизнь Доминика и благополучие Арчи висят на волоске. Незначительный прогресс, наметившийся было в отношениях ее матери и бывшего жениха, сошел на нет после этой лжи. В глазах миссис Тэттон Доминик Фернекс был воплощением самого дьявола.
– Бросить тебя во второй раз! Я знала, что не следовало доверять ему, я чувствовала! Такая ложь – и о своем родном отце!
– Мама, – твердо прервала ее Арабелла, – я просила тебя не обсуждать подобные вопросы при Арчи.
– Ты права, Арабелла. – Миссис Тэттон покраснела. – Прости меня.
Арабелла повернулась к сыну, который сидел, схватившись за край сиденья, напряженно, с беспокойством прислушиваясь к их разговору, и разрезала куриную грудку, лежавшую нетронутой на его тарелке, на маленькие аппетитные кусочки.
