– Миссис Тэттон, – произнес он кланяясь.
– Ваша светлость. – В голосе пожилой женщины свозило презрение. – Арабелла и Арчи вышли ненадолго, но я желаю с вами побеседовать.
Доминик вежливо кивнул и жестом предложил женщине присесть. Она сделала вид, что не заметила этого, и продолжала стоять, глядя на герцога с неприкрытой враждебностью.
– Арабелла говорила мне, что вы не так давно были нездоровы. Надеюсь, вам уже лучше?
– Как мне может стать лучше, сэр, после того, как вы поступили с моей дочерью и внуком? И продолжаете обходиться с ними?
– Мы оказались в очень сложной ситуации. Видите ли, мой отец…
– Вот только не стоит мне лгать, ваша светлость. Возможно, вам удалось одурачить Арабеллу, но меня не проведешь, не надейтесь. Вам показалось недостаточно тех страданий, которые вы ей причинили, и вы вернулись, чтобы наверстать упущенное?
– Я бы ни за что намеренно не причинил Арабелле боль. Я любил ее. И люблю до сих пор. – Впервые Доминик осмелился признать правду – в том числе и перед самим собой.
– Любите? Вы, купивший мою дочь, словно какую-то дешевку с рынка, и именно когда она отчаянно нуждалась в помощи! Ей нужна была помощь, ваша светлость! Приличный, достойный человек мог бы ее оказать.
Слова миссис Тэттон подтвердили то, о чем Доминик думал с того дня, как нашел Арабеллу в заведении миссис Сильвер.
– Вы совершенно правы, и я не раз искренне пожалел о своих действиях, мэм. Мне нет прощения. Я не должен был подчиняться влиянию сложившихся обстоятельств.
– Какие это были обстоятельства, по-вашему, сэр? Ее бедность?
– Я нашел ее в борделе, миссис Тэттон.
Пожилая женщина сорвалась, ударив его в грудь слабыми распухшими руками.
– Не смейте лгать и презирать ее! – воскликнула женщина. Ее дыхание стало хриплым и тяжелым.
– Миссис Тэттон, успокойтесь, прошу вас. Я не лгу, не выношу суждений и не презираю Арабеллу. Я знаю, что ей нелегко было пойти на это.
Доминик подхватил потрясенную пожилую женщину под руку, беспокоясь о ее здоровье, и подвел к креслу.
Миссис Тэттон тяжело опустилась на сиденье, закрыв руками лицо и горестно всхлипывая:
– Я должна была догадаться, где она нашла себе работу! Она уверяла, что наткнулась на мастерскую, где женщины шили день и ночь, чтобы выполнять заказы быстрее, чем в других заведениях.
Он вспомнил, как Арабелла дерзко разговаривала с ним в ту ночь в комнатушке борделя миссис Сильвер, ее искаженное лицо, когда она признала, что мать понятия не имеет, где ее дочь и чем занимается.
– Она лишь пыталась щадить ваши чувства, мэм.
Миссис Тэттон кивнула и, обхватив себя руками, принялась раскачиваться из стороны в сторону.
– Она хотела спасти от голода меня и мальчика.
После ограбления у нас ничего не осталось. Бог свидетель, у нас и до того было очень немного, но после… – Она покачала головой. – Арабелла несколько дней с рассвета до ночи бродила по Лондону, пытаясь найти честное ремесло. День за днем, пока не стерла ноги в кровь, не понурилась от изнеможения. Перед ней захлопнулись все двери до единой. Она заложила обручальное кольцо, оставшееся на память, продала свой плащ и обувь, чтобы не дать нам умереть с голоду. А потом больше нечего стало продавать. Кроме нее самой.
Его подташнивало от ужаса. При одной мысли о том, через что Арабелле довелось пройти. Ему захотелось кричать от осознания несправедливости жизни, бить кулаком по стене, но он знал, что обязан сдерживаться. Миссис Тэттон и без того расстроена. Он извлек из кармана белоснежный носовой платок и протянул его женщине, которая невнятно поблагодарила его.
– Вы упомянули об ограблении.
Миссис Тэттон удивленно взглянула на герцога:
– Арабелла ничего не рассказала вам?
– Ничего.
– Я не понимаю почему…
Доминик тоже не понимал, но у него возникла одна догадка.
– Арабелла верила, что я – совершенный негодяй.
Наверное, она почувствовала себя бесконечно униженной, увидев меня в борделе той ночью.
Арлесфорд умолчал о том, как именно унизил ее дочь, взяв как обычную проститутку, облаченную в облегающее платье и маску, удовлетворяя свою похоть. Эти воспоминания до сих пор мучили его, он понимал, что миссис Тэттон они причинят еще больше страданий. Все, что у нее осталось, – гордость. Он взял руки женщины в свои.
