– Мой отец, – произнес он, невольно скривившись от отвращения, – не считал, что ты подходящая пара для его наследника. Он полагал, что ты – блажь юности, увлечение безрассудной молодости и я в конце концов устану от тебя. Кроме того, у меня есть долг перед предками и своим титулом, и долг диктует жениться либо ради денег, либо ради положения в обществе.
Арабелла и тогда понимала, что не самая подходящая кандидатура для Доминика, но будущий герцог заверил ее, что женится по своему выбору – и выбирает ее.
– Однако старый герцог был всегда со мной очень любезен, – непонимающе нахмурилась Арабелла. – Никогда ни единым словом или жестом не намекнул о том, что считает меня не подходящей для тебя парой. Я думала, он понимает суть нашей помолвки. – Арабелла покачала головой, поражаясь собственной наивности.
– Именно отец убедил меня в необходимости держать нашу помолвку в тайне, не заключать ее официально. Он сказал, что, если наши чувства выдержат испытание временем, он даст свое благословение и сам объявит о помолвке. Кто бы мог подумать, что он опустится до такой низости.
– До сих пор не могу понять, что ты говоришь мне, Доминик, – жалко прошептала Арабелла.
– Я сам с трудом в это верю. – Его голос звучал тихо и мягко, но Арабелла содрогнулась, почувствовав напряжение.
Он сел рядом с ней на постели. Какое-то время они молчали, думая о своем.
– Расскажи мне, что случилось с тобой, – попросила Арабелла. Каждое слово будет страшной пыткой, но ей нужно было знать. Кроме того, наверняка ему тоже необходимо было выговориться. – Ты ведь уехал…
– Он отослал меня к дяде в Шотландию. Сказал, будто тот внезапно заболел, а ему самому столь долгое путешествие якобы уже не по силам. Не мог бы я поехать вместо него. – Эти слова прозвучали низко и глухо, голос Доминика внезапно помертвел. На них обоих снизошло неестественное спокойствие. – Мне пришлось уехать тем же вечером, но я написал тебе записку, в которой объяснил ситуацию, и оставил указания, согласно которым тебе нужно было ее доставить. Кстати, я писал тебе каждый день из Шотландии. – Он так жестко и цинично рассмеялся, что у Арабеллы кровь застыла в жилах. – Что ж, теперь я не удивляюсь отсутствию ответных писем. Ты не получала моих посланий, верно, Арабелла? Мой отец наверняка и об этом позаботился.
Она покачала головой:
– Я не получала записку с объяснениями. Писем – тоже.
– Неужели мой дядя тоже был посвящен в этот заговор? Был ли он вообще болен на самом деле? – Доминик уставился в пространство, словно в пустоте перед ним разворачивались картины прошлого. – Узнаем ли мы когда-нибудь всю глубину этого предательства, Арабелла?
Она не могла ответить на этот вопрос. Не знала, что сказать.
Доминик покачал головой, словно нашел ответ сам:
– Я остался с дядей до его полного выздоровления от недуга, как я тогда считал, а когда вернулся домой, ты исчезла. Мне сказали, ты вышла замуж за Марлбрука. За немолодого уже человека, который годился тебе в отцы. – Доминик искоса взглянул на Арабеллу. – Я решил, что ты бросила меня ради него, Арабелла.
– Я никогда бы этого не сделала, – напряженно произнесла она. – Какой у меня оставался выбор, когда я осознала, что в моем чреве растет наш ребенок? Генри был очень добр ко мне. Он знал о моем положении и закрыл на него глаза.
– Вот почему ты вышла за него. Наконец я это понял. Ты думала, что я бросил тебя.
– Все эти годы, – прошептала она.
– Ты была моей единственной любовью, Арабелла. Моей душой. Моей жизнью. – Его голос сорвался, словно разрушилась последняя преграда, удерживающая бурю чувств под контролем. Доминик вскочил на ноги. – Будь он проклят и обречен в аду на самые страшные муки, мой отец! Проклятье, Арабелла! Я бы убил его собственными руками, если бы он по-прежнему был жив! – Голос Доминика дрожал от почти не сдерживаемых эмоций. – У меня есть сын, Арабелла, а я ничего не знал! У меня есть сын! – Слова сами собой рвались из его горла. Доминик отвернулся и изо всех сил ударил кулаком по двери. Опустив голову, он стоял, тяжело дыша. В воцарившейся тишине Арабелла слышала только его прерывистое дыхание. Наконец Доминик обернулся, поднял на нее взгляд, полный муки, которую оказалось невыносимо видеть.
