Мы пролезли в середину. Баптисты не пускали нас, тискали кулаками, отпихивали, но мы все-таки пробрались. Я вылез и опять увидал лысого. Он был в длинном белом балахоне, с евангелием в руках. А рядом с ним… Рядом с ним стояла бабушка! Я так и застыл на месте.
Лысый поднялся на носках, подтянулся весь к бабушке и что-то долго ей говорил. Она, как кукла, кивала ему головой. Он уж кончил говорить, а она все кивает, все кивает. К ней подошла женщина и отвела ее немного подальше, к трем другим женщинам — тоже, наверно, креститься пришли. Кругом них настановились баптистки, так что совсем закрыли их. Сверху только виднелась бабушкина голова, потому что она была выше всех.
Около этого круга уставились еще два мужчинских: в середине, должно быть, новички, а кругом них, стеной, старые. Баптисты еще громче завыли песни. Потом круги раздались, и новички очутились тоже в белых балахонах. Их, наверно, для этого и закрывали, чтобы они могли переодеться. Лысый вышел вперед, к берегу, остановился, поглядел, готовы ли все, и пошел в воду. За ним двинулись балахоны — отдельно мужчины и женщины.
Тут, когда они входили в воду, к бабушке подбежала из толпы оборванная женщина.
Она схватила ее за руку, придержала немного и быстро сказала несколько слов. Бабушка, должно быть, услышала, но не поняла ничего: она посмотрела на женщину так, как-будто перед ней ничего не было, кивнула раза три головой и пошла дальше. На ходу она еще кивала головой и один раз оглянулась на женщину.
Балахоны расстановились в воде. Лысый открыл евангелие, почитал из него и передал своему помощнику. Потом начал говорить молитву и в это время подошел к одному новичку. Положил ему правую руку на спину, левую на грудь, запрокинул назад и окунул в воду. А сам, не переставая, читал молитву. Окрестил одного, перешел к другому, от него к третьему — так и шел по порядку.
Бабушка тоже стояла в воде. Она все это время шевелила губами, кивала головой и поглядывала на берег, на ту женщину. А ее там и не было давно, баптисты оттерли ее назад.
И вдруг, когда до нее оставалось только два человека, бабушка испугалась чего-то. А может, поняла, наконец, что с ней делают. Или, может, по-настоящему услыхала, что ей говорила та женщина. Она снова оглянулась на берег, поискала глазами. Женщины не было, но зато она увидала меня и улыбнулась мне, как раньше улыбалась. Потом она подошла к лысому и спросила у него что-то. Я не разобрал, но сказала она вслух. Баптисты, новые и старые, насторожились. Лысый крестил женщину. Он кое-как сунул ее в воду, поставил на ноги и обернулся к бабушке. Лицо у него перекосилось от злости, однако, он сдержался и тихо, чтобы никто не слыхал, принялся объяснять бабушке.
«Ты мне зубы-то не заговаривай! — крикнула бабушка. — Хватит, наслухалась вас. Ты прямо скажи: отдашь или не отдашь?»
Баптисты заволновались. Помощник лысого хотел увести бабушку, но она оттолкнула его. Сам лысый начал быстро уговаривать ее. Она слушала, слушала, да как плюнет ему в лицо!
«Тьфу тебе, в бесстыжие твои глаза!»
Лысый вытерся рукавом и зашипел: «Уберите ее, братья. Сбесилась старая…» Двое баптистов взяли бабушку под руки и потащили из воды. Она отбивалась и кричала: «Ага, сбесилась! Слопали избу, а теперь сбесилась. Жулики, сдохнуть бы вам…»
Я кинулся к ней, ударил одного баптиста по руке и крикнул: «Пустите, она не сбесилась вовсе! Сами вы сбесились».
В толпе были посторонние, не баптисты. Они стали на нашу сторону: Один здоровый мужик подошел к нам: «Эй, вы! Вы потише с ней. Потише, говорю. Что вы ее треплете?»
Баптисты выпустили бабушку. Лысый не кончил крестить и прибежал замазывать:
«Вы, товарищи, не обращайте внимания. Старуха, видите ли, не в своем уме, я так считаю. Она, видите ли, пожертвовала в пользу общины известную сумму денег. Сама, своей волей подписала, мы, ведь, силой никого не заставляем. У нас и запись есть, документ. А теперь она, видите ли, назад требует».
«Да брешет он! — закричала бабушка. — Брешет, пес старый. Палец я только приложила. Об подушечку запачкала и приложила. Как это я подписать могу, ежели я неграмотная? Улестили они меня. Парнишку мово, Ваньку, вот этого, в люди обещали вывести. А сами на работе гноят его. С утра до ночи».
