Каждый день, когда я возвращался от Постникова, на углу у нашего дома меня поджидали мальчишки. Они рассказывали мне про баптистов все, что узнали за день. А я копил это все для бабушки.
Недели через две у меня накопилось столько, что я сказал товарищам: «Довольно. Больше не узнавайте, и так на два вечера хватит».
В этот день я отпросился у хозяина пораньше, сказал, что мне в баню надо сходить. Пришел домой, бабушка на кухне гладит. Я попросил ее, чтобы она не ходила к Максим Иванычу, а как кончит, шла бы в нашу комнату — мне надо рассказать ей. Она ничего не ответила, однако, после ужина сразу пришла. Я сейчас же давай выкладывать ей. Говорил, говорил — часа два, наверно. И про Максим Иваныча, и про хозяина, и про других все выложил. Потом поглядел на нее — она сидит согнутая, обвислая, будто из нее все кости повынимали. Я думал, она заснула. Нет, глаза открыты, только смотрит не на меня, а мимо.
«Бабушка, ты что? Бабушка! А бабушка!»
Она отмахнулась от меня: «Ой, да ну те! Тут без тебя тошно» — «Бабушка, ты слушала меня или нет?» — «Ну, слушала». — «Теперь знаешь, какие они?» — «Спать, вон, ложись. Проспишь утром».
На другой вечер, когда я пришел домой, бабушка была у Максим Иваныча. Я думаю: «Ага, теперь она ему задаст. Теперь он будет знать, как щипаться». Дверь в ту комнату была закрыта. Я хотел подслушать, да тетя Саша мешала, все время вертелась тут.
Тогда я ушел в нашу комнату, сел на табуретку под иконой и стал ждать. Мне не хотелось ни ужинать, ни спать, только хотелось скорей увидать бабушку и узнать, что у них там было. Она не приходила долго. Часы пробили раз, другой, третий, Четвертый. Наконец хлопнула дверь, застучали шаги — две пары. У нашей двери голос Максим Иваныча сказал: «А что говорят, матушка, это все пустое. И про господа нашего Иисуса Христа чего-чего только не говорили враги!»
Он зашел первый, за ним бабушка. Она была такая же, как и вчера, будто без костей. Максим Иваныч пошел прямо на меня. Мне показалось, он ударить меня хочет, и я отскочил к кровати. Он подошел к табуретке, взял ее, переставил ближе в угол и встал на нее ногами. Бабушка стояла возле кровати и следила за ним. Глаза у нее были широко раскрыты. Максим Иваныч поднялся к иконке, снял ее с крючка и вдруг сильно ударил об колено. Иконка разломилась на-двое.
«Вот видите, матушка, и никакого на доске бога нет. Бог, он в сердце у каждого, а на доске одна чушь поповская».
Бабушка пошатнулась и осела на кровать. Он было кинулся помочь ей, но она кое-как сама поднялась. Максим Иваныч взял разбитую иконку подмышку и вышел. Бабушка еле-еле стояла на ногах. Я не стал ее ни о чем спрашивать, а скорее сам постелил постель. Она как была в платье, легла и закрыла глаза — может, заснула, а может так, от меня.
С этого дня Максим Иваныч устроил так, что я и ночевать стал у Постникова. Только по воскресеньям мне позволяли уходить из мастерской на весь день. Но дома мне теперь нечего было делать. Бабушка ходила, как во сне, и ничего не соображала, с ней и говорить нельзя было. Максим Иваныч на меня злился, тетя Саша злилась. И я сначала только наведывал бабушку, а потом и вовсе не стал ходить домой.
Я думал, бабушка очнется и сама позовет меня, а она не звала. Уже зима прошла, весна вся, а она и не думала звать. Тогда меня опять потянуло увидеть ее. На троицу, как только хозяин отпустил меня, я отправился домой. Недалеко от нашего дома мне встретился товарищ один.
«Ваня, помнишь, ты спрашивал про баптистов? Сегодня у них крестины. Хочешь посмотреть, как они больших крестят? Если хочешь, тогда поедем в Опалиху, они там на речке будут. Только скорей надо, сейчас, а то опоздаем на поезд».
Я хотел сначала домой зайти, но он говорит: «После зайдешь. Что она, убежит от тебя, бабушка? Мы только посмотрим и назад. Тут близко».
В Опалиху шел товарный поезд. Мы уселись на тормоз и зайцем доехали. Там на речке собралось уже много народу. Баптисты были разодетые, веселые, как на пасху. Крещение еще не начиналось — ждали кого-то. Мы с товарищем отправились вниз по реке, нашли закрытое место и хотели искупаться. Но вода была еще холодная, и мы вернулись. Когда мы снова подошли к толпе, там уже началось. Все баптисты пели свои песни. Я увидал тут и хозяина моего и Максим Иваныча с тетей Сашей. В середине мелькнула лысина того маленького, старшего ихнего. Мелькнула и опять пропала.
