Была весенняя ночь, тихая и благоуханная. Ветер нежно шелестел ветвями деревьев. Луна на мгновение озарила таинственную густую тень. Слышно было, как по саду пронесся какой-то трепет, потом все смолкло и воцарился зовущий к любви покой, которым осенены такие вот безмятежные ночи. В иссиня-черном небе дрожали звезды, и казалось, что в саду в этот час еще тише, чем там, на небе. Издали доносился вечно тревожный и таинственный рокот моря. Сонные волны светились на бегу, захлестывая дельфинов, и треугольный парус маячил на горизонте, озаренный бледным светом луны.
Я пошел по аллее, обсаженной цветущими розами. Над кустами блестели светлячки, в воздухе струился аромат, и малейшего дуновения было достаточно, чтобы лепестки увядших цветов во множестве осыпались на землю. Я ощутил ту смутную и романтическую грусть, которая околдовывает влюбленных, окрашивая чувства их великим трагизмом древних легенд.
Я считал рану сердца своего неизлечимой и думал, что только какая-нибудь роковая развязка может решить мою участь. Как истый вертерианец, мечтал я превзойти всех влюбленных на свете, которые прославились верностью своей и жестокой судьбой и чей скорбный, омытый слезами образ воскресал потом не раз в песнях народа. На мое несчастье, я никогда не мог превзойти их, ибо все мои юношеские увлечения были только слегка овеяны ароматом этой романтики.
Сладостные и скоротечные безумства, вы длились всего лишь часы, но ведь именно потому — я в этом уверен — всю жизнь я улыбался вам и по вас вздыхал!
Внезапно мысли мои рассеялись. На старых часах собора пробило двенадцать, и каждый удар отдавался в безмолвии сада величественно и звучно.
Я вернулся в залу, где уже потушили огни. На оконных стеклах трепетал лунный луч, а в глубине комнаты светился циферблат часов, которые в это мгновение тоже били двенадцать своим нежным, серебряным боем. Я остановился в дверях, чтобы освоиться с темнотой, и мало-помалу глаза мои начали различать неясные очертания предметов. На стоявшем на возвышении диване сидела женщина. Я разглядел только ее белые руки. Все остальное тонуло во тьме. Я решил подойти поближе и вдруг увидел, что она бесшумно поднялась с места и столь же бесшумно исчезла. Я мог бы, вероятно, подумать, что все это только мне привиделось, если бы вдруг до слуха моего не донеслось сдавленное рыдание. Возле дивана лежал пахнувший розами мокрый от слез платок. Я с жаром поцеловал его. Я уже не сомневался в том, что видением моим была Мария-Росарио.
Всю ночь я протомился без сна. Я дождался, когда в окнах спальни стала брезжить заря. Уснул я только под звон колокольчика, который радостно сзывал на утреннюю молитву. Проснулся я, когда было уже совсем поздно, и с чувством великой благодарности узнал, как княгиня Гаэтани заботится о спасении моей души. Благородная синьора была огорчена тем, что я лишил себя счастья присутствовать на ранней мессе.
Наступил вечер, и снова явились обе седые дамы, шурша своими черными шелковыми платьями. Княгиня поднялась и поздоровалась с ними голосом любезным и совсем слабым:
— Где вы были?
— Мы обегали всю Лигурию!
— Как, вы?..
Увидав испуганное лицо княгини, обе дамы с улыбкою посмотрели друг на друга:
— Расскажи ты, Антонина.
— Расскажи ты, Лоренчина.
И обе принялись рассказывать наперебой. Они слушали проповедь в соборе. Они отправились в монастырь кармелиток, чтобы осведомиться о здоровье матери настоятельницы, которая болеет. Они помолились перед святыми дарами. Тут княгиня остановила их:
— А как себя чувствует мать настоятельница?
— До сих пор еще не выходит из кельи.
— Кого же вы там видели?
— Мать наставницу. Бедняжка такая добрая, такая любящая! Ты не можешь себе представить, сколько она расспрашивала нас о тебе и твоих дочерях. Показывала нам рясу для Марии-Росарио. Пришлет на примерку. Сама ее шила. Говорит, что эта уже последняя: она почти совсем ослепла.
Княгиня вздохнула:
— А я и не знала, что она ослепла.
— Еще не ослепла, но глаза у нее совсем стали слабые.
— Но ведь не так уж ей много лет.
Едва найдя в себе силы договорить, усталым движением княгиня снова поднесла руки ко лбу. Потом она взглянула на двери, где появилась изможденная фигура синьора Полонио. Остановившись на пороге, мажордом отвесил низкий поклон:
