Он почувствовал на губах соль, и вкус этой соли был сладок
8
Дайон вдохнул чистый прохладный утренний воздух, который, борясь с тепловыми потоками, идущими от вентиляционной системы, и едва уловимым запахом, оставшимся после бешенства любви, проникал сквозь до сих пор открытое французское окно.
Он посмотрел на Джуно. Ее глаза были все еще закрыты. Восхитительно изогнувшись, она лежала сбоку от него, обнаженная, похожая на огромную пластиковую куклу. Она была прекрасна — насчет этого не могло быть никаких сомнений. Но прекрасно любое живое существо. Все дело в том, чтобы стоять — или лежать — так, чтобы красота сделалась видимой.
Джуно и Дайон провели вместе день, вечер и ночь. Они занимались любовью до полного истощения. Потом заказали еду и питье. Когда требуемое возникло в вакуумном люке, они перенесли поднос в постель и не отрывались от него, пока не напитали энергией свои тела и не почувствовали, что снова в силах предаться экстазу. Так это и продолжалось раз за разом, но теперь все было кончено. Страсть иссякла, осталась одна только нежность. И непередаваемое изумление.
Костяшками пальцев Дайон погладил грудь Джуно. Она никак не прореагировала и осталась неподвижна — как и полагается всякой уважающей себя пластиковой кукле. Он улыбнулся, вспомнив причуды этой ночи. Доминанта растворилась в абсолютной женственности. Личина офицера порядка спала, как ненужная одежда, обнаружив под собой только лишь миллионолетнюю женскую сущность, превыше всего жаждущую сексуального подчинения.
Тут было над чем задуматься. А что, если все доминанты в глубине души таковы? Нет, все доминанты — нет. Среди них были существа твердые, как углеродистая сталь, полностью подавившие в себе естественные миллионолетние инстинкты. Дайон знавал их по личному опыту — горькому личному опыту. Так, может быть, Джуно — вовсе не настоящая доминанта, может быть, она — замаскированная инфра? Может быть, все, чего она хотела, — это приступы бурной страсти и множество детей?
Да нет. Может быть, Джуно и прекрасна, но главное — она все-таки бесплодная утроба. Дети для нее — нечто грязное и противное. Оскорбление ее великолепному мускулистому телу.
Дайон встал с кровати и через всю комнату подошел к приемному устройству вакуумного люка:
— Большой чайник чая. Яйца всмятку. Тосты, масло, мармелад. Накрыть на двоих. Десять минут. Все.
Услышав его голос, Джуно пошевелилась:
— Дайон, сколько времени?
— Половина восьмого, и воздух наполнен музыкой, которую никто никогда не научится играть.
— Стоупс побери! Мне надо на дежурство. В половине одиннадцатого.
— Спи спокойно. Всему человечеству надо на дежурство сегодня и каждый день… Как твои ячейки памяти?
Она села, затрясла головой и улыбнулась:
— Достаточно хорошо, чтобы смотреть на тебя любя, мой маленький мейстерзингер.
Он присел на край постели:
— «Любя» — слово из четырех букв. Это столько же, как и в слове «кайф». Никогда не произноси непристойности до завтрака[16].
Она засмеялась:
— Я дарю тебе каламбур сегодняшнего дня: на самом деле то, что произошло между нами, не было просто секстазом.
Он холодно посмотрел на нее:
— На самом деле между нами не было ничего, кроме секса. «Секс» — чистое слово из четырех букв, которое намного проще, чем «любовь».
Она состроила ему гримасу:
— Ты задираешься со мной, юнец?
Он покачал головой:
— Это только доставило бы тебе удовольствие. Недавно ты хотела, чтобы тебя любили, теперь — чтобы побили.
— Бесполезно, Дайон. Я не собираюсь ссориться с тобой сегодня.
— Да, решать, ссориться или нет, — прерогатива правящего пола. Кто платит, тот и заказывает музыку.
Она ударила его подушкой. И в этот момент появился завтрак. Они съели его, сидя вдвоем на кровати, обнаженные и расслабленные.
— Как бы ты отнесся к тому, чтобы узаконить все это? — спросила наконец Джуно.
— Узаконить что?
— Наше сожительство.
— Мне все равно, — пожал он плечами. — Что ты собираешься сделать — поставить тавро мне на лоб? Или повесить на шею колокольчик, чтобы я мог расхаживать по улицам, громко крича: «Берегись!»?
— Я не собираюсь ссориться с тобой сегодня.
