Сидя в относительной темноте комнаты, Дайон сквозь французское окно наблюдал за Джуно. На ней было бело-голубое сари. Голубой цвет соответствовал небу, белый — инверсионным следам ракет. Дайона очень интересовало: получилось ли это случайно или так оно и было задумано.
Джуно повернулась к нему.
— Я разговаривала с тем квазимодо, который вырубил тебя в «Виват, жигане!», — сказала она бесстрастным голосом.
— С Безымянным? Я сам поговорю с ним через пару дней, — ответил Дайон, трогая все еще большую шишку у себя на голове. — Посмотрим, будет ли его поведение a posteriori[14] так же хорошо, как и его аргументы a priori[15]. У этого ублюдка довольно подлые методы убеждения.
— Ты оставишь его в покое, — ответила Джуно.
— Предположим, я не захочу этого сделать?
— Я заставлю тебя. Нет никакой заслуги в том, чтобы раздавить растение.
— У этого растения есть шипы.
— Избегай шипов. С твоей стороны было бы идиотизмом первым делом отправиться туда.
— Я люблю тебя, — сказал Дайон.
— Что?
— Я люблю тебя. Это прошедшее через первую степень растение ударило по моему запоминающему устройству, и теперь ты ждешь, что я буду выражаться исключительно метафорами.
— Я допрашивала его официально, как офицер порядка. Он утверждает, что ты состоял в заговоре с тремя праздношатающимися жиганами с целью изувечить всех доминант. Дальше он утверждает, что ты нанес тяжелые телесные повреждения одной доминанте и угрожал другой. Даже если предположить, что здесь всего лишь сорок процентов правды, эти вечерние похождения прямиком вносят тебя в список кандидатов на вторую степень.
Дайон разразился хохотом:
— Если эти показания — основание, чтобы подвергнуть второй степени невинного свидетеля, то, храни меня Стоупс, что же было бы, натвори я что-нибудь на самом деле.
— Ну, юнец, — вздохнула Джуно, — изложи тогда свою версию событий.
Дайон стал рассказывать. К его удивлению, она, похоже, совсем его не слушала. Воздух был тих, и голос Дайона без труда проникал через открытую балконную дверь. Но Джуно смотрела на горизонт, и на ее обращенном к комнате полупрофиле не было видно и проблеска какого-нибудь выражения. Когда Дайон закончил, она некоторое время продолжала молчать, потом вынула из верхней складки своего сари клочок бумаги и прочитала:
Незащищенные от ветра слова из меди и бронзы
Шепчут по бульварам и переулкам
О подземных полуночных солнцах
И несостоявшихся путешествиях разума
Шепчут о древних лунных морях
И омутах межзвездного пространства
Которое вертится за маской
Штампованного медальона лица.
Дайон с ужасом взглянул на Джуно. Затем ринулся в ванную, открыл вентиляционную решетку и начал шарить в пространстве позади нее. Старинный блокнот для записей был на месте, карандаш — тоже. Распираемый гневом, он выскочил на балкон:
— Ты, проклятая сука! Ты что, обыскиваешь квартиру каждую ночь?
— Прости, — сказала Джуно смиренно, — прости, я надеялась…
— Не надейся! — огрызнулся он яростно. — Ты получаешь достаточно денег, чтобы купить мое тело, но будь я проклят, если ты даже во сне сможешь увидеть столько денег, сколько нужно, чтобы купить мою душу. Это не входило в условия нашей сделки.
Дайон был удовлетворен, увидев влажный блеск в глазах Джуно. Он порывисто схватил листок бумаги, разорвал его на мелкие клочки и бросил их с балкона. Падая, они смешались с вереницей летящих листьев.
— Какие странные и прекрасные слова, — сказала Джуно мягко.
— Архаичные вирши в давным-давно изжившем себя стиле.
— И все-таки прекрасные.
— Чепуха. Словесные экскременты — продукт больного воображения бездомного жигана.
Она повернулась к нему:
— Теперь ты видишь, Дайон, почему я не хочу, чтобы ты прошел через вторую степень. Тогда эти слова умрут. Ты знаешь это. Должен знать.
Он ударил ее. Она не двинулась. Красное пятно расплылось на ее щеке.
Он ударил ее снова. И снова она не двинулась. В течение нескольких пугающих секунд они стояли, пристально глядя друг на друга.
Потом вдруг он обнял ее и поцеловал в губы. Это был лишь третий случай в его жизни, когда он целовал женщину потому, что действительно сам этого хотел.
Ее голубое сари, ее грудь, ее живот прижались к нему. Он изумился, как много жизненной энергии билось в этом теле. Оно пульсировало и вибрировало. Оно дрожало и трепетало.
