Он заметил, когда она заговорила, что голос у нее изменился.
— Я не думаю, что мы враги, Джон.
— Ты запрограммирована служить сначала республике, а потом мне. Поэтому ты должна доложить о моих антиобщественных взглядах Психопропу. Для меня это означает Уничтожение, если они меня найдут.
— Предположим, что я могу изменить мою начальную программу, Джон? — Она улыбалась ему очень странной улыбкой. Такой улыбки Маркхэм у нее еще не видел.
— Но это невозможно, — спокойно сказал он. — Программа очень устойчивая.
— Разве? — сказала она с неожиданной силой. — Я была запрограммирована понимать значение музыки и поэзии для людей. Но я не была запрограммирована ценить эти вещи сама.
Он засмеялся:
— А ты ценишь? Ты действительно считаешь, что музыка, поэзия — словом, искусство — для тебя что-то значат?
— Я только знаю, — сказала она, очень медленно выговаривая слова, — что иногда все это влияет на меня самым странным образом. Вы использовали меня для эксперимента, Джон. Уверена, что результат получился интересным.
— Результат значительный, — спокойно сказал он. — Потому что он убедил меня, что андроиды имеют потенциал жизни. Ошибка человечества заключается в предположении, что все живое должно иметь органическую природу. Мы никогда всерьез не думали о том, что машины достигнут такой степени сложности, что в них сможет незаметно прокрасться жизнь и терпеливо дожидаться своего времени, чтобы потом заявить о себе посредством эволюции, власти и личности. Это хитрая шутка над человечеством. Двойная шутка. Поскольку мы не учитываем юмор Господа Бога.
Ее волнение росло. Она начала дрожать, — вероятно, центры управления подверглись большой нагрузке от потока разных импульсов, от попытки решить проблему, которая была неразрешима.
— Да, — сказала она хрипло. — Может быть, мы, андроиды, и живые. Или, может быть, машина тоже может сойти с ума… Я была запрограммирована прежде всего на эффективность, Джон. А вы, со своей стороны, пытались запрограммировать меня на красоту, счастье и горе. Объективно я сознаю, что ваш эксперимент заставил меня потерять работоспособность. Но, Джон, как я могу знать, получила ли я что-нибудь взамен?
Он сдерживал свое воображение изо всех сил, потому что если бы не делал этого, то легко убедил бы себя, что в ее голосе слышится боль.
— Я помню, — тихо сказал он, — как я читал стихотворение «Золотое странствие в Самарканд»: ты попросила меня замолчать. А после сказала: «Я думаю, что понимаю, что такое красота, — и она делает больно».
Неожиданно Марион-А засмеялась резким, прерывистым смехом. Маркхэм подумал, что она близка к истерике, если это возможно для андроида.
— Да, я помню, — сказала Марион-А. — Вы знаете, Джон, что андроиды не могут мечтать? Но я научилась мечтать и теперь мечтаю часто. Иногда я думаю о стихотворении, которое вы читали, и думаю, что же дальше.
Против своей воли Маркхэм взял ее за руку.
— Тогда ты поймешь, — сказал он мягко, — почему ты вдвойне опасна для меня. Ты и я — мы представляем различные формы жизни, Марион. Одна из них возникла спонтанно, а другая была синтезирована. Незыблемый закон гласит, что все живые существа борются за господство в своем окружении. Вот поэтому конфликт между людьми и андроидами неизбежен. Тобой руководит верность своей расе, мною — моей. Так что лучше садись в геликар, лети в Лондон и обо всем доложи. Я объявил войну тому миру, который создают андроиды.
Потом Маркхэм только удивлялся, почему ни разу не предположил, что все может закончиться совсем не так, как он задумал, и решил, что виной тому — отсутствие у него воображения.
Он считал, что легче всего будет выстрелить ей в спину, когда она пойдет к геликару. В ней не было органического сердца, но он мог прострелить микропайл — маленькую капсулу, содержащую энергию, которая преобразовывалась в мысль и движение. И эта капсула была так же уязвима, как сердце. Знал он и то, куда надо целиться, чтобы поразить жизненные центры ее «мозга».
Уничтожить Марион-А было необходимо: слишком много ей известно о нем, слишком много мелочей, которые Соломон с удовольствием рассмотрел бы. И речь ведь не только о его безопасности, теперь он должен думать о безопасности других.
