Я откинулся на спинку компьютерного стула и закурил, стряхивая пепел прямо на стол. Приходили самые бредовые мысли вплоть до того, что Диана была результатом моего воображения, как у героев фильмов про шизофреников. Но свежие ощущения последнего года моей жизни с легкостью сминали эти догадки в самой их основе. Проклятая текучка кадров в нашем любимом кафе не позволяла спросить что-либо у официантов. Мозг жадно хватался за любые идеи, желая логических объяснений.
Что я знал?
Что Диана была сказочно богата и доживала свои последние дни. Что она любила меня, как ничто другое, и я был единственной радостью ее угасающей жизни. А еще, что Диана была невероятно горда. Сложив все это в цепочку, я пришел к выводу, что женщина поняла, что ее час пришел там, в Таиланде, и, применив свои деньги или связи, избавилась от следов своего существования, спрятавшись от меня, не желая умереть на моих глазах. Других здравых идей у меня не было.
Весь последующий месяц я провел в одинокой надежде: шатался по району, обхаживал места, где мы бывали вдвоем и скуривал наедине с собой пачки сигарет, сидя в нашем кафе на диванчиках. Сидя один.
А через месяц у меня началась агония. Просто как-то раз, в кафе в выходной день около двух ночи я понял, что больше никогда никто не придет. Осознал, что Диана умерла. Эта мысль вонзилась в голову внезапно, но я принял ее сразу же, как неоспоримый факт. Больше я ее не ждал. Накачанный кофе, я пришел домой и включил свет во всей квартире. Передо мной предстали руины. Такое ощущение, что дом разваливался, и здесь давно никто не жил. Сантиметровая пыль лежала на полках и шкафах, отовсюду разило сыростью. Квартира словно была необитаема. А чего я хотел? Почти все время я жил и питался у Дианы, тратил на нее любые свободные минуты. Музыкальное оборудование стояло брошенное, все покрытое грязью. Я забыл об уборках и уходе за собственным жильем. Все это немного привело меня в чувство.
Забыв о времени суток, я начал убираться. Да, посреди ночи я стал наводить порядок в своей захламленной квартире. Раскладывал все на свои места, потом вымел грязь, собрал пыль, протер везде мокрыми тряпками, вымыл зеркала, прошелся по дому с пылесосом, не боясь разбудить соседей, выкинул из холодильника все испортившиеся продукты, перемыл посуду. Все это я делал на автомате, в полусонном состоянии, поддерживаемый только кофе. Мне нужно было делать хоть что-то, лишь бы не думать о ней. Примерно к двенадцати дня квартира была вылизана. Я трудился почти десять часов.
Аккуратно повесив свои вещи в шкаф, я лег в кровать на чистое постельное белье и сразу же уснул, а когда проснулся, то очень долго смотрел в потолок, не желая принимать реальность ни в каком виде. Я вообще не желал становиться ее частью: лишь бы абстрагироваться ото всего и не впускать в себя эмоции, так и валяться вечно овощем без ощущений, хоть бы только не становиться человеком, а значит – не чувствовать.
Не знаю, сколько я так пролежал, но силы встать вскоре нашлись. Готовить было лень. Добравшись до ближайшего McDonald’s я позавтракал там, хотя был уже вечер. Меня понесло на Патриаршие, в этот безмятежный уголок уюта, окруженный с четырех сторон городской суетой, словно капсула покоя в бурной пучине. Усевшись на скамейку, я долго смотрел на воду и впускал в себя невыносимую тоску. Никогда еще в жизни мне так сильно не хотелось к Диане. А я не мог ни пообщаться с ее родственниками, ни прийти на могилку с цветами и уронить пару скупых мужских слез на холмик, любуясь фотографией на надгробии этой молодой красавицы, ни утверждать на все 100 %, что она правда существовала в моей жизни.
Я задавался вопросом, почему человеческие судьбы работают только в режиме пост-оплаты: небо сначала дарит счастье и радость, потом отбирает все это и заставляет страдать. Да лучше бы я полжизни отмучился за все, а потом качался бы себе в гамаке блаженства, окруженный покоем и любовью. Но так не бывает. Сначала мы пьянствуем, а потом лечим печень, курим, а затем умираем от рака легких, трахаемся, а потом бегаем по врачам или думаем, что делать с неожиданным ребенком. Влюбляемся, в конце концов, а потом давим горло от боли одиночества.
