В ушах стояли безжалостные слова:
– Мне, конечно… приятно внимание, но… нет…
«Нет, больше никогда не буду думать о ней!» – отмахивался он.
Он знал, что все равно мысли его вернут к ней. От тоски было горько, но все-таки что-то внутри оставляло надежду.
«Какую?… Собственные заблуждения?…»
А кругом – движение машин, и только струящаяся из магнитолы музыка. Она вовсе не успокаивала, а давила с все большим беспокойством.
Одиночество и безысходность давила безжалостно и настойчиво.
«Как выйти из этой пропасти?… Способ известный… проверенный – забыть!»
Роман Григорьевич это знал по собственному опыту. Но до слез ему этого не хотелось.
Гудки на светофоре заставили вновь ехать вперед.
«Что могло успокоить? Как в далеком детстве… Как легко было там… забыть неприятные моменты, не пересиливая себя… Всего один миг, и голова – на мамином платье. Но всего этого давно уж нет, как и самой мамы…»
Он чувствовал свою слабость и ничего не мог поделать.
«Как быть ослабшему… убеленному сединой… с приливом восторженных чувств?… Ведь разницы в возрасте никакой нет!»
Он повернул зеркало к себе. Глаза в том же безмятежном детстве, только небольшие мешки от мерцающей надежды тревожного сна…
«Опять все выдумал… и теперь надо платить крупной монетой…»
За два дня до отъезда Роман Григорьевич получил письмо из дома. Оно как будто отрезвило его от счастливого забытья. Жена писала о повседневных возрастающих трудностях, не преминула вставить ряд просьб по обязательному привозу определенных вещей и продуктов. А он будто забыл о существовании своей семьи и не задумывался, что он скоро покинет эту страну и не будет каждый день видеть Юлию.
– Спасибо вам, Роман Григорьевич, вы меня не плохо подготовили, и я теперь смогу уверенно работать и даже иметь свой интерес в этом… – говорила она накануне его отъезда.
Говорила она сухо. Он же понимал, что в действительности у нее были сложные отношения к нему. Просто она не могла и скорее не хотела раскрываться.
– Вы знаете, что это я делал искренне и даже, – он немного запнулся, – более того…
– Я знаю… Я все знаю…
– Что же вы знаете? – неожиданно для себя повысил он голос.
– Ну, – она запнулась, – Ваша искренность вся наружу.
– Вы так говорите, как будто осуждаете.
– Вовсе нет.
«Молодость всегда жестока и эгоистична», – подумал он.
Как будто поняв его мысли, она посмотрела на него с обожанием. От этого взгляда он почувствовал какое-то шевеление в глубине своей застоявшейся души.
«Как ему объяснить, что между счастьем и трагедией существует совсем тонкая грань», – холодно молчала Юлия.
Роман Григорьевич почувствовал вдруг этот холод, но наоборот как-то зажегся от этих светло-голубых глаз.
– Нет, не обманывайте меня… я чувствую…
Она же наоборот – опустила свои неповторимые глаза.
– Любое внимание поклонников лелеет женское сердце, – произнесла она и сразу почувствовала фальшь этой фразы.
– Пожалуй, – отвел глаза в сторону Роман Григорьевич.
Он не стал продолжать и повел разговор о текущих делах.
«Только из диалога становится понятным – есть ли любовь или нет…» – оправдывал он свою замкнутость.
Человеку невозможно что-то навязать со стороны, можно убеждать, но все равно он чувствует себя глубже и сравнивает все со своим мироощущением, своим богом внутри. Если же нет воли, нет и места сопротивлению.
Однажды пробки заставили Романа Григорьевича вместе с Юлией съехать на автотрассу. Резко пошел дождь. Встречные машины вихрем проносились мимо. Щетки едва успевали сбивать брызги дождя. Редкие лужи заставляли вздрагивать от неожиданных ударов воды о днище машины.
– Сто шестьдесят, – услышала он тревожный голос Юлии.
Он сбавил скорость.
– Вы сегодня какой-то напряженный.
Роман Григорьевич промолчал.
– О чем-то задумались?
– Да нет, ничего.
– Последнее время вы часто уходите в себя.
– Напротив… Мне хорошо… Я хочу тебя видеть, быть ближе…
Несколько минут ехали молча. Он винил себя за то, что неожиданно вырвалось «ты».
– Вот бы сейчас подъезжать к Москве… – неожиданно заговорил он, – …Там недалеко родительская дача… Могли бы заехать…
– Как ты себе представляешь, если я уеду на выходные от ребенка.
