Сторож не торопясь поставил фонарь на землю, достал бумагу, махорку. Пока свертывали папиросы, Карцев смотрел на сухое, старое лицо сторожа, на рваный его зипун, на разбитые, в заплатах сапоги.
— Стоите? — насмешливо проговорил сторож. — Стойте, стойте, может, чего и настоите…
— А ты будто знаешь, зачем мы тут? — с досадой сказал Карцев.
Сторож внимательно взглянул на него:
— А ты, служба, не знаешь разве?
— Солдату ничего знать не положено. За нас начальство все знает.
— Так, так, — проворчал сторож. — Е г о поезд скоро пойдет. Только час неизвестен. Так-то…
— Чей «его»? — Карцев придвинулся к сторожу. — Чей поезд, отец?
— Чего притворяешься? Всю ночь стережете дорогу царскому поезду, а будто глухие и слепые…
— Царский!.. Вот оно что… — прошептал Карцев. — Ей-богу, отец, не знали!
— Да оно так спокойнее, — рассуждал сторож. — А то вдруг возьмут да и сковырнут сынка, как папашу его в Борках сковырнули… Вот так-то, солдатик!.. Ну, прощай, царев защитник. Смотри не проспи поезда-то…
Сторож поднял фонарь к лицу, открыл стекло, задул свечу.
Над лесом, над путями висело пустое, неживое небо. Вдоль полотна виднелись скорчившиеся от холода солдатские фигуры.
И внезапно вся картина преобразилась. Прибежали офицеры, поддерживая рукой шашки. Проиграл рожок.
— Смирно! Смирно! — пронеслось по путям.
— Слуша́й, на кра-ул!
Солдаты стояли вытянувшись, и винтовки, как длинные коричневые свечи с серыми огоньками штыков, были прижаты у каждого к груди. Стояли долго, измученные холодом и бессонницей, ошеломленные, ничего не понимающие. Наконец из леса вынесся поезд с двумя паровозами, прошел, волоча, как гигантская змея, кольчатое туловище. Зеркальным блеском отливали широкие окна салон-вагонов. Не останавливаясь, поезд миновал станцию. И когда он скрылся в утреннем тумане, раздалась протяжная команда:
— К но-ге!
9
— Вы меня замучили, капитан! — недовольно говорил Денисову командир полка Максимов. — Неужели каждый день нам пишут все эти жандармские управления — губернские, уездные и еще не знаю какие?! Что им от нас надо? Ведь мы же военное ведомство и никакого касательства к ним не имеем. Ну, скажите, чего хочет от нас, например, московское жандармское управление?
Денисов, сочувственно улыбаясь, развел руками. «Кокетничаешь, старая лиса, — подумал он, — а сам всегда рад выслужиться перед жандармами». И доложил:
— Все те же дела о порочных в политическом отношении нижних чинах, господин полковник! Жандармское управление просит переслать ему список призывников четырнадцатого года, живших в Москве и Московской губернии, и особо отметить всех инородцев и рабочих.
— Тоже придумали: «порочный нижний чин»! — проворчал Максимов. — Ну, что там еще у вас?
— Дело Корунченко, Письменного и Рациса, — быстро перечислял Денисов. — Есть еще…
— Да ну их ко всем чертям! — Максимов отодвинул бумаги. — Решайте без меня, Андрей Иваныч!.. Устанавливайте надзор за порочными солдатами и все такое прочее. Пожалуйста. Надоело!
— Теперь самое последнее, — почтительно сказал Денисов, — и больше не буду вас беспокоить. Тут у нас рапорт денщика капитана Вернера, рядового третьей роты Иванкова. Просит вернуть его в строй.
— Он уже, кажется, просил об этом?
— Так точно. Но вы предоставили тогда решение самому капитану Вернеру, а он не согласился… Доволен Иванковым.
— Так что же я могу сделать? — раздраженно спросил Максимов. — Нельзя же отзывать денщика, если офицер им доволен! А чем этому Иванкову плохо у Вернера?
Денисов немного замялся.
— Откровенно говоря, капитан жестковат и… очень требователен.
— Зато какая у него рота! — оживленно возразил Максимов. — Лучшая по выправке и маршировке! А видели, Андрей Иванович, как они прошли на последнем смотру? Прямо, знаете ли, прусская гвардия! Печатали, а не шли. Прелесть! Лучшая моя рота!
Он закрыл глаза, чтобы яснее представить себе, как шла эта самая третья рота, помахивал рукой в такт воображаемому ее маршу, шептал: «Левой, левой!» — и, удовлетворенно вздохнув, сказал:
— Вопрос ясен. Все у вас? Пойду домой. Пора обедать.
— Мария Дмитриевна, кажется, уехала? — с подчеркнутой озабоченностью спросил Денисов.
