Уж не знаю, куда победители поместили всех простых матросов, гребцов, лучников и канониров, но подозреваю, что по традиции они пересиживали войну в нищете, страданиях и запустении. С офицерами и профессиональными воинами вроде меня обращались значительно лучше: нас всего лишь посадили под домашний арест в заброшенном отдаленном палаццо какого-то не существующего больше религиозного ордена в пьяцце Пяти Фонарей. Дом был почти совсем без мебели, очень холодный и сырой — с тех пор я страдаю от ужасных приступов боли в спине в холодную погоду, — однако наши тюремщики были обходительны и кормили нас вполне сносно. Нам было разрешено платить посещавшему узников представителю Братства Правосудия, чтобы тот мог выхлопотать нам дополнительные удобства, а также принести что-нибудь повкуснее. Так что в целом перенести заключение на этот раз оказалось гораздо легче, чем когда я в юности сидел в тюрьме Вулкано в моей родной Венеции. Однако те, кто захватил нас в плен, сказали нам, что они все-таки нарушат одну из традиций: они не позволят семьям выкупить пленников. Нам пояснили, что нет никакого проку от выкупа, потому что все равно сталкиваешься с этим офицером снова какое-то время спустя, когда он пересекает какие-нибудь спорные воды. Поэтому мы останемся в плену до тех пор, пока не закончится война.
Хорошо, конечно, что я не отдал жизнь, отправившись на войну, но, похоже, я должен был впустую потерять солидный ее кусок. Раньше я беззаботно разбрасывался месяцами и годами, прокладывая путь по голым бесконечным пустыням или заснеженным горным полям, но тогда я, по крайней мере, был на свежем воздухе и во время этих путешествий всегда мог узнать что-нибудь новое. А что новое и интересное можно узнать, сидя в тюрьме? Тем более что на этот раз в качестве товарища по заточению у меня не было Мордехая Картафило.
Как я вскоре убедился, все мои товарищи по несчастью делились на две категории: первые были дилетантами, как и я, людьми знатного происхождения, которые так же бесцельно отбывали воинскую повинность, а вторые — профессиональными воинами. Дилетанты говорили только о том, как бы поскорее вернуться обратно к своей праздной жизни — вину, женщинам и балам. У офицеров, по крайней мере, было что рассказать о войне. Но каждая такая история походила на другие, и после того, как были рассказаны одна или две, все остальные их разговоры сводились к званиям, продвижениям по службе и тому, как их не ценят командиры. Я понял, что все воины в христианском мире незаслуженно лишены по меньшей мере двух полосок-нашивок.
Убедившись, что сам я ничего нового в тюрьме не узнаю, я рассудил, что, возможно, смогу наставлять или хотя бы развлекать своих товарищей. Когда их скучные беседы грозили стать совершенно нелепыми, я, набравшись смелости, позволял себе сказать что-нибудь вроде:
— Кстати о нашивках, мессиры. В джунглях земли Тямпы водится зверь, которого называют тигр, он весь полосатый. Любопытно, что нет двух тигров, у которых были бы одинаковые полосы. Жители Тямпы могут отличить одного тигра от другого по полоскам на их мордах. Они называют этого зверя Господин Тигр и уверяют, что если выпить бульон, приготовленный из глазных яблок мертвого животного, то ты всегда сможешь увидеть Господина Тигра, прежде чем он увидит тебя. И еще, по полоскам на его морде можно сказать, является ли он известным тигром-людоедом или же просто безобидным охотником на мелких зверей.
В другой раз, когда один из наших тюремщиков приносил нам оловянные блюда для ужина, а еда оказывалась такой же пресной, как всегда, и мы благодарили его обычными насмешками, а тюремщик жаловался в ответ, что мы беспокойная компания и он хотел бы отправиться нести службу куда-нибудь в другое место, я мог заявить ему:
— Радуйся, генуэзец, что ты не на службе в Индии. Когда слуги приносили мне обед там, им дозволялось появляться в обеденном зале только ползком на животе, толкая поднос с едой перед собой.
Сначала мои попытки разнообразить казарменные разговоры встречали только недоуменные и удивленные взгляды. Так было, например, когда два фата громко обсуждали и сравнивали достоинства и прелести своих возлюбленных, которые остались дома. Я, помню, спросил их тогда:
