— А вы уже определили, мессиры, ваши подруги — летние или зимние женщины? — Поскольку оба тупо уставились на меня, я пояснил: — Мужчины-хань говорят, что женщина, чье интимное отверстие расположено необычно близко от ее «артишока», наиболее предпочтительна холодными зимними ночами, потому что вы должны крепко сплестись, чтобы добиться наиболее полного проникновения. А женщина, чье отверстие расположено дальше между бедер, доставляет наибольшее удовольствие в летнее время. Она может сидеть у вас на коленях в прохладном и продуваемом павильоне, пока вы входите в нее сзади.
Два элегантных господина, помнится, после этого в ужасе отшатнулись, однако другие, не столь щепетильные заключенные, подошли поближе в надежде послушать еще такие же откровения. Понадобилось совсем немного времени, и вот уже каждый раз, стоило мне открыть рот, вокруг меня собиралось больше слушателей, чем у любого толкователя манер в бальной комнате или преподавателя изящной словесности, и слушали все очень внимательно. Не только друзья-венецианцы собирались вокруг меня, когда я начинал плести свои сказки, но также и тюремщики-генуэзцы, и стражники, и посещавшие нас члены Братства Правосудия, пизанцы, корсиканцы и жители Падуи, которых взяли в плен генуэзцы в других войнах и битвах. И вот однажды ко мне подошел человек, который сказал:
— Мессир Марко, я Луиджи Рустичелло, в недалеком прошлом гражданин Пизы…
Помнишь, как это было? Ты представился мне как писец, сочинитель и выдумщик, и ты попросил разрешения записать мои истории в книгу. Таким образом, мы сели рядышком и я рассказал тебе свои истории, а затем, при помощи Братства Правосудия, смог отправить в Венецию просьбу, чтобы отец переслал в Геную все мои записи, вырезки и путевые журналы, которые помогли мне припомнить много чего, что я уже успел позабыть. Благодаря этому год пребывания в заключении не тянулся медленно, а прошел в делах и с немалой пользой. А когда война наконец закончилась, был подписан очередной мир между Венецией и Генуей и нас, пленников, отпустили по домам, я мог сказать, что этот год вовсе не стал потерянным временем, как я боялся. На самом деле он, возможно, оказался даже самым продуктивным годом всей моей жизни, ибо именно в тюрьме я создал кое-что, что будет иметь продолжение и останется жить после моей смерти. Я имею в виду наше сочинение, Луиджи, «Книгу о разнообразии мира». Признаюсь тебе честно: за те двадцать лет, которые миновали с тех пор, как мы с тобой распрощались возле того генуэзского палаццо, я не совершил ничего, что принесло бы мне такое же удовлетворение.
Вот так, Луиджи. А теперь я еще раз подробно изложил свою жизнь, начиная с детства и до самого конца моего долгого путешествия. Я снова пересказал большую часть тех историй, которые ты уже слышал от меня так давно, изложив многие из них более подробно. Я поведал на этот раз и некоторые другие, которые мы с тобой решили не вставлять в более раннюю книгу, и я думаю, еще множество историй, которые я никогда не рассказывал тебе прежде. Теперь я разрешаю тебе взять любое или даже все мои приключения, приписать их вымышленному герою и вставить в роман, над которым ты работаешь, — словом, делай с ними, что хочешь.
Мой рассказ еще не закончен, мне осталось поведать о себе совсем немного. Возможно, ничего из этого ты не используешь в своей новой работе, поэтому постараюсь изложить все вкратце.
Когда я вернулся обратно в Венецию, то обнаружил, что мой отец и мачеха наслаждаются жизнью в нашем новом роскошном Casa Polo, а заодно обновляют старое палаццо, которое они купили. Оно находилось на маленькой площади под названием Корте Сабионера, в более фешенебельном confino, чем наше прежнее жилье. Оно также располагалось ближе к Риалто, где я теперь был признанным главой Торгового дома Поло. Я ввел традицию встречаться и беседовать со своими служащими дважды в день: каждое утро, незадолго до полудня, и вечером, перед окончанием рабочего дня. Это оказалось очень полезно! Я часто собирал дополнительную полезную информацию, которую мог и не получить при формальном ведении дел. Однако, если говорить откровенно, руководство компанией было мне не по душе: мое сердце совершенно не трогало ни то, что ко мне уважительно обращались «мессир», ни то, что меня почтительно слушали, когда я глубокомысленно высказывался по поводу то одного, то другого торгового соглашения, или налогов, или еще чего-нибудь подобного. Мне также было совершенно безразлично, что теперь я стал главой Торгового дома Поло. Кстати, я достиг этого высокого положения по умолчанию.
