Присмотревшись к ублюдку, сидевшему у костра, я заметил, что у него не было ушей.
Есть нечто отталкивающее в этом уродстве. Оно наводит на мысль о варварской мести. Воображение невольно рисует кровавую сцену. Любопытно, какое преступление искупил этот человек ценой потери своих ушей?
Но случайно я знал, при каких обстоятельствах был обезображен траппер. Я что-то вспомнил. Да, я знал этого человека!
Много лет назад я с ним встретился почти в такой же обстановке, и тогда он сидел у костра, поджаривая мясо. Тот же костюм, та же поза. Узнаю енотовую шапку, узкие наколенники из оленьей кожи, тощие, словно деревянные ноги. Траппер как будто не переодевался с момента нашей первой встречи: все так же засалено.
Забыть такого человека немыслимо. Это был Рубен Раулингс, или старый Рубби, как его звали обычно, — знаменитость среди трапперов.
С ним его неизменный товарищ — Билли Гаррей, неразлучный спутник старого Рубби.
Со мной друзья!
Я хотел было их окликнуть, но взгляд мой упал на лошадей, щипавших траву в отдалении. То, что я увидел, было настолько неожиданным, что, несмотря на боль, я приподнялся на локте.
На привязи разгуливала старая слепая кобыла с потертыми боками, торчащими ребрами и длинными ушами. По худобе ее, по серой масти, по жидкому хвосту и общему сходству с мулом я узнал старую приятельницу — лошадь Рубби. Рядом с нею находился рослый и статный конь Гаррея и, наконец, тут же, на привязи — мой бесценный Моро!
Вот сюрприз! Моро умчался от медведя в прерию. А я-то считал его погибшим!
Но если читатель думает, что причиной моего волнения была встреча с Моро, он ошибается. Тут была еще одна лошадь. Я тоже ее узнал!
Благородная стать, крутые бока, белая с серебристым отливом масть, пышный хвост и черные торчащие уши все это было мне знакомо…
Здесь был Белый мустанг прерии!
От нервного потрясения и физической боли я потерял сознание. Обморок был коротким. Ухаживавшие за мной трапперы положили мне мокрую тряпку на лоб. Я очнулся, но еще не мог говорить. Они беседовали. Вот что я услышал.
— Черт побрал бы этих женщин! — говорил знакомый голос Рубби. — Как издеваются над нашим братом! Погляди-ка на молодца, в каком он состоянии. А все из-за девушки. К черту женщин!
— Ну, чего там! — с расстановкой ответил Гаррей. — Он ее любит. Девушка, я слышал, недурна собой. Любовь, Рубби, не шутка.
Протянутая на жердях буйволовая кожа скрывала от меня Рубби, но по долетавшему до меня бульканью я заключил, что Рубби приложился к бутылке — так на него подействовали слова Гаррея.
— У тебя, как вижу, — продолжал, откашлявшись, Рубби, — в голове гуляет ветер, как у злополучного капитана. Любовь, говоришь, не шутка! Э-хе-хе! Зрелых, разумных людей она превращает в мальчишек. Приятеля нашего любовь совсем окрутила.
— Помалкивай, Рубби! Опыт в любви у тебя небольшой.
— Ты попал в самую точку, Билли: и со мной — кхе-кхе! — однажды приключилось… и я когда-то был влюблен! Влюблен — от головы до пят. Но девушка, видишь ли, была красива, как картинка…
Это признание сопровождалось вздохом, напоминавшим фырканье бизона.
— Кто же она? — спросил, помолчав, Гаррей. — Белая или краснокожая?
— Краснокожая? — презрительно воскликнул Рубби. — Ну нет, дорогой, это не мой вкус! Впрочем, я не хочу сказать, что индианки хуже белых! По-своему они хороши. С ними легче развязаться. У меня в разное время было с полдюжины краснокожих приятельниц. И можешь мне верить, приятель, я ни разу никому не переуступал этих скво на одну булавку или щепотку табаку дешевле, чем они мне обошлись. Большей частью я брал даже лишнее. Но вернемся к той, о которой ты спрашиваешь: эта девушка была подругой моего детства.
— Значит, белая?
— Еще спрашивает! Как лепесток маргаритки. Как череп бизона, выбеленный солнцем прерии. А волосы… Ого! Золотисто-рыжие, как хвост лисицы, и шальные глаза. Ах, Билли! Такие глаза, старина, хоть кому вскружат голову. Большие и нежные, как у оленьей самки. Только раз в жизни встречал я такие глаза.
— А как же ее звали?
— Звали ее Шаритэ. А фамилия — выскочила из памяти. Фамилия ее — Холмс! Да, да, вспоминаю: Шаритэ Холмс! Не забыл все-таки. Она родилась в округе Большой Утки, в глубине штата Теннесси. Погоди немного: дело происходило лет тридцать назад. Встретились мы детьми у кондитера. Помню, мы с нею грызли с двух концов один и тот же паточный леденец, так называемую палочку. Грызли-грызли — палочка все уменьшалась, и наконец нам пришлось поцеловаться. Губки Шаритэ показались мне слаще леденца. В другой раз мы встретились, если память мне не изменяет, в мелочной лавчонке, а потом на деревенской танцульке. Тут, собственно, и заварилось дело. Бедняга Рубен Раулингс влюбился по уши! «Мисс Шаритэ! — сказал я. — Вы мне нравитесь не на шутку!» А девушка ответила: «Ничего против вас не имею, мистер Рубен!» Сломя голову бегу к старику Холмсу. Прошу руки его дочки Шаритэ. Но старый Холмс был тугой человек: он отказал мне. А тут кстати подвернулся странствующий торговец из Коннектикута, воспылавший страстью к Шаритэ. Повертелся, поухаживал и женился на ней. Так-то, Билли! К черту женщин! Все они одинаковы! Вскоре после того встречаю наглеца коробейника и задаю ему такой хороший урок, что он месяц валяется в постели. В связи с этой историей пришлось покинуть родные места и перебраться в прерии. Никогда больше не видел Шаритэ, но мне рассказывал приезжий из Миссури, что из нее вышла примерная жена. Если она до сих здравствует, то народила кучу детей. Да, на женщин, видишь ли, нельзя полагаться, Билли. Посмотри, до чего они довели этого джентльмена! — патетически воскликнул Рубби Раулингс, указывая на меня. — Брось, Билли! Ты меня не переспоришь.
