— Слышала я, будто на холмах начнут что-то строить. Это правда, Вася?
— Не знаю, не слыхал. Тебе-то откеля про то известно?
— Даша сказывала.
— Зачем же на холмах строиться? Что у нас, ровной земли мало? — Василий Максимович сел к столу завтракать. — На тех холмах мы оборону держали. Сколько там погибло наших людей. Памятник бы там воздвигнуть. А какие на холмах маки цветут! Я уже думал: может, то не маки, а капельки солдатской крови.
Василий Максимович кусал хлеб и, переставая жевать, прислушивался к тоненьким звукам скрипки.
— Такой прилежный, такой старательный, — заметив хмурый взгляд мужа, радостно сказала Анна. — Как проснется, так и за скрипку. И все у него получается по нотам…
— Летом возьму на трактор… А где Эльвира со своим Жаном?
— Еще спят.
— Им и Гриша не мешает? Долго вылеживаются, по-городскому. А когда Жан пойдет открывать свой салон красоты?
— Про то не знаю, — ответила Анна. — Вася, я посмотрела его паспорт. Там написано не Жан, а Иван. Стало быть, Иван Ткаченко.
— Зачем же он имя исказил? Ни к чему портить русское имя.
— Вася, а Степан был не на гулянке, — сказала Анна, виновато глядя на мужа. — Ты верши трусил, а он заходил домой и уже ушел.
— Где же он ночевал?
— В районе. Он поступил в редакцию и Тасю с собой взял. Они поженились. — Анна помолчала. — Забежал, взял какие-то документы и умчался.
— Так, так, знать, и Степан уехал из дома и уже женился. Быстро! И у родителей, самовольник, не спросился. — Василий Максимович увидел стоявшего в дверях Гришу со скрипкой. — А! Музыкант! Спозаранку наяриваешь?
— Батя, я уже говорил вам, что летом, во время каникул, буду работать с вами на тракторе, — покраснев, как девушка, сказал Гриша. — А сейчас никак не могу.
— Сынок, да я не о том. — Василий Максимович подошел к Грише, обнял, как крылом накрыл, сильной рукой. — Как продвигается твоя музыка, Гриша? Какие имеешь успехи?
— Готовлюсь к выпускным экзаменам. — Гришины щеки зарумянились еще сильнее. — Через неделю во Дворце культуры состоится наш концерт. Я исполню вальс Шопена.
— Так, так, знать, Шопена? — Василий Максимович сдвинул брови, задумался. — Кто он такой, тот Шопен? Мне нету до него никакого дела… А скажи мне, Гриша, как по-твоему, что для человека важнее — музыка или хлеб насущный?
— Не по существу, батя, задаете вопрос, — робко ответил Гриша, еще больше краснея и чувствуя на своих худеньких плечах тяжелую, как коромысло, руку отца. — Ведь одно без другого не может… Ежели, к примеру, было бы много хлеба и совсем не было бы музыки, что тогда? Все люди сытые, а жизнь у них скучная, нерадостная…
— Знать, музыка требуется для веселья? — Василий Максимович еще сильнее прижал к себе сына. — Но и одной музыкой далеко, брат, не ускачешь… Не станем об этом толковать, а то, чего доброго, поругаемся. Скажи мне, Гриша, почему ты облюбовал для себя скрипку? Играл бы, к примеру, на гармошке. Свадьба или какое веселье без гармошки не обходится. Хочешь, куплю тебе баян? Ну, говори, хочешь?
— Не надо, батя, мне баяна.
— Ну что такое скрипка? В станице ты, кажись, первый на ней практикуешься. А баян — это же такая музыка, что средь наших людей она существует с незапамятных времен.
— Вы, батя, плохо знаете скрипку, — все также робко отвечал Гриша, освобождая плечи из-под отцовской руки. — Скрипка — это наилучший инструмент. Баян тоже, конечно, хорошо играет, но до скрипки ему далеко. На скрипке можно выразить мысли композитора, и тогда…
— Так что, Григорий? — перебил отец, отходя от сына. — Знать, твердо обещаешь летом сесть на трактор? А может, на комбайн? Вот у нас там музыка — это да! Хорошо, хорошо, подожду, сынок, до лета. — Он обратился к жене: — Мать, поджарь-ка нашему скрипачу рыбки. А я поеду. Меня Петро Никитин давно ждет, надо парню подсобить. Интересно, что там у него народится, дочка или сынок?
Василий Максимович вывел за калитку старый, видавший виды мотоцикл, легко, по-молодецки, сел в седло и, поднимая шум, уехал.
