— Спасибо вам, Анастасия Ефремовна и Евдокия Ивановна, спасибо и вам, Василий Максимович, за ваш честный и бескорыстный труд!
Барсуков вернулся к столу, обнял и поцеловал сперва доярок, потом механизатора.
Кажется, чего же еще человеку нужно? Все у него есть, сердцем и разумом он чувствует к себе уважение, почет. Живи себе спокойно и радуйся. А Василий Максимович хмурился, сердце у него щемило, и ему хотелось встать и сказать: «Михайло Тимофеич, не благодари и не целуй нас! Потрудились лично мы, верно, добре, а вот ни дочек своих, ни сынов не приучили к хлеборобству. Дети мои и этих женщин-тружениц не стали ни трактористами, ни доярками»…
И все же не встал и не сказал, не хотел омрачать торжества. Дома, войдя в хату вместе с Анной, Василий Максимович снял с груди ленту, свернул ее и сказал жене:
— Спрячь в сундук…
Анна взяла ленту, участливо спросила:
— Вася, отчего такой смурной? И на собрании хмурился. Отчего бы?
— Наверное, от почестей приморился…
Лет пять назад Василия Максимовича чествовали еще торжественнее — по случаю присвоения ему звания Героя Социалистического Труда. Митинг состоялся днем, на станичной площади. Вся Холмогорская пришла поздравить Василия Беглова. Так же крикливо орал оркестр, так же пионеры повязали ему галстук и так же Барсуков обнял и назвал отцом. «Василий Максимович, — сказал он, — теперь к вашей Звездочке за геройство прибавилась Звезда за геройский труд». В новом темно-синем костюме, с зализанным набок чубом, Василий Максимович стоял на трибуне, улыбался, глядя на станичников, и тогда, помнится, мысли о детях не приходили ему в голову.
Сидя на холме, вспомнил и о том, как недавно к нему заявился Барсуков. С порога поклонился, сняв шляпу, высокий и стройный красавец.
— Доброго вам здоровья, Анна Саввична и Василий Максимович!
— Спасибо на добром слове, — ответила Анна. — Проходи, Миша, гостем будешь.
— Михайло Тимофеевич, мы завсегда рады видеть тебя в своем доме, — в тон жене говорил Василий Максимович. — Ты у нас возрос, и для нас ты такой же родной, как и наши дети.
В это время шофер Иван Зайцев, румянощекий крепыш, которого в станице звали Иван Луна, принес ящик пива и корзину раков, уже сваренных, ярко-красных, пахнущих илом и укропом, и удалился.
— Михайло, как движется жизнюшка в «Холмах»? — спросил Василий Максимович.
— Батя, мамо, давайте сперва побалуемся пивом да раками. — Барсуков открыл бутылку пива, посмотрел на свет. — Искрится! Свежее, Иван, только что доставил с завода. И раки — его старание. Сам ловил и сам варил. Мастер!
Из корзины раки были вывалены на стол, лежали горой, крупные, под цвет красной меди, клешни как ножницы, хвосты, шириной в три пальца, поджаты.
— Эвон, какой великан! — Василий Максимович положил на ладонь матерого рака. — Хоть на выставку. На Труновском озере брали? А усищи! Мать, к ракам нужна рыба, поджарь-ка нам рыбки. — И к Барсукову: — Тоже свежая, только что вынул из верши.
Анна ушла на кухню жарить рыбу.
— Интересуетесь, батя, как идет жизнюшка? — спросил Барсуков, наливая в стаканы пиво. — Хорошо она движется, в непрерывных хлопотах. Живу, Василий Максимович, в бегах, дома не бываю ни днем, ни ночью. Жена как-то в шутку сказала: имеется председатель и не имеется мужа. Правду сказала! А я ей в ответ: высокие урожаи, продуктивность животноводства, строительство — штука не простая, только успевай поворачиваться, где уж тут о жене думать. А тут еще морально-политический подъем масс, душевный настрой колхозников…
— Это пусть ложится на плечи Дарьи, — сказал Василий Максимович. — Душевный настрой — ее печаль-забота.
— По этому делу я к вам и заглянул. Трудно мне с нею, не с печалью, а с Дашей. — Барсуков сердито разломил рака. — Дарья Васильевна, ваша дочка, а мой политический наставник, не идет со мной в ногу.
— Не поспевает? Известно, у баб шаг не размашист.
— Суть-то не в шаге, а совсем в другом.
— В чем же? Обижает?
— Я сам пожелал, чтоб Дарья Васильевна стала моим замом по культуре и секретарем парткома. Сам ездил в райком, рекомендовал. Думал, что получу облегчение. А что имею? Одна сплошная критика! Считайте, с первых дней пошла Дарья Васильевна на меня тараном, авторитет подрывает.
