— Не убеждай меня, Дмитрий Васильевич, — перебил Солодов. — Специалистам мы верим и доверяем… Но вот о чем хотел тебя спросить. У родителей побывал?
— Заезжал, с матерью повидался, — ответил Дмитрий. — Отец, как всегда, в поле.
— Поехал бы к нему. Как он поживает?
Дмитрий молчал, он ждал разговора о проекте. Да и не нравилось ему, что беседа без причины отклонилась от главной темы. А Солодов вышел из-за стола, заложил за широкую спину не гнущиеся в локтях руки и пошел по кабинету, седовласый, еще по-солдатски стройный.
— В войну, после госпиталя, я был направлен под Сталинград политруком артдивизиона, — не переставая ходить, говорил он тихо, забыв о проекте. — Там впервые я увидел солдата Василия Беглова. Оба мы были молоды, не знали, что такое усталость. После Сталинграда — новые бои, новые переходы, так мы дошли с ним до Берлина. Ко всему, что довелось нам тогда испытать и пережить, Василий Беглов относился спокойно. Мне нравилось и это его спокойствие, и какое-то свое, озабоченное, я бы сказал — хозяйское отношение к войне. Он служил примером для других артиллеристов не потому, что уже носил на груди Звезду Героя, что хотел как-то выделиться или как-то показать себя, а потому, что иначе жить на войне он не мог. Таким остался после войны.
— Митрофан Нестерович, что же вы скажете о проекте? — не вытерпев, спросил Дмитрий. — Может быть, вам еще что-то не ясно…
Не отвечая, Солодов приоткрыл дверь, сказал:
— Людмила Николаевна, соедините меня с архитектором.
Подошел к столу, взял телефонную трубку.
— Привет, товарищ Елистратов!.. Жди гостя, Дмитрия Васильевича Беглова. Он только что вернулся из Холмогорской. Обговорите вместе все детали и готовьте проект решения. Стройка в Холмогорской не терпит отлагательств… Мы-то терпим, по природе мы терпеливые, а вот время не терпит, подстегивает. — Положил трубку и обратился к Дмитрию: — Иди к Елистратову, он тебя ждет…
Еще не рассветало и в небе еще не погасли звезды, когда Василий Максимович вышел из хаты. Умылся возле колодца, прямо из ведра, причесал седую жесткую чуприну. Вернулся в хату и сказал Анне, что верши пойдет трусить со Степаном.
— Пусть хоть разок поглядит зорю на реке.
— Не буди, Вася, парня, не надо, — просила Анна. — Сам всю жизнь спешишь, торопишься, и детям от тебя нету покою. Пусть Степан поспит.
В сенцах, в темном углу, Василий Максимович отыскал цибарку, куда еще с вечера положил до черноты замасленные куски жмыха. Распространяя по двору запахи поджаренного подсолнечного масла, он с цибаркой прошел в сарайчик, где спал Степан. Прошел мимо мотоцикла к сбитой из досок кровати, ощупал подушку, одеяло и удивился: «Пусто… Вот она, какая штуковина, нету Степана»…
Вернулся в дом, сказал:
— Мать, а Степан-то еще и не ложился. Где пропадает?
— Сам был молодым, небось знаешь, где парни по ночам бывают.
— Может, зазоревал у своей раскрасавицы? Как ее? У Таисии…
— Иди, иди, буркун старый, а то рыба, не дождавшись тебя, из верши повыскакивает.
— Рыба никуда не денется, а вот с сыном, вижу, происходит что-то неладное. Уже дома не ночует. — Задержался в дверях. — И в армии ума-разума не набрался. Трактор бросил, потянулся к сочинительству. А кто будет пахать, сеять?
— Найдутся, о чем печаль, — сказала Анна. — Сам-то ты сколько обучил трактористов? Петя Никитин, твой любимец, не можешь им нахвалиться, братья Завгородние, наш сосед Андрюшка Климов, муж и жена Кондратьевы — все тобой обучены. Да мало ли их еще? Почитай, весь отряд твои ученики.
— То Завгородние да Кондратьевы. А где Бегловы?
— Кому, Вася, трактор да земля, а кому и что-то другое, — рассудительно заговорила Анна. — В жизни всему причиной призвание. Николай, сынок Евдокии Акульшиной, стал ученым. Сказывают, атом раскалывает. Талант! А наш Митя? Какой умный да башковитый! А Андроновы Петро и Иван остались с батьком. Каждому свое.
Василий Максимович не стал возражать. О Дмитрии ему вообще говорить не хотелось — отрезанный ломоть. Посмотрел на дверь комнаты, где спали приехавшие вчера из Степновска дочка Эльвира с мужем, спросил:
— Что Эльвира со своим муженьком?
