— Не надо, Вася, — просила мужа Анна. — Налей еще по рюмке, выпейте мирно, с согласием закусите. Ну, чего уставились один на другого, как коршуны?
— Выпить можно, — согласился Василий. — Только ни мира, ни согласия, вижу, промеж нас не будет.
— Вот за это, за твою правдивость, я тебя люблю, Василий. — Евдоким выпил рюмку, вытер косматый рот. — Спасибо за угощение, пойду. А то, чего доброго, сойдемся на кулачки.
— Трудно ему, бедолаге, живется, — посочувствовала Анна, когда Евдоким ушел. — Без своего угла, без семьи…
Василий молчал, и Анна, понимая, что ему не хочется говорить о брате, спросила:
— А что было в школе?
— Беседовали, — нехотя ответил Василий. — Сколько годов пахал землю, сеял пшеницу и не замечал, какая рядом пошла поросль. Подросли, Аня, люди, на нас не похожие и нам не понятные. Культурные, грамотные. Сыпали на меня вопросами один труднее другого. Пришлось покраснеть. Что удивительно: никто не спросил, как выращивается пшеница или кукуруза, что такое, к примеру, навесные сельхозорудия, как, допустим, экономить горючее. Дети хлебопашцев, наши, станичные, и как же они не похожи на крестьянских парней и девчат! Смотрели на мои награды, удивлялись. Тимофей, сын Барсукова, глаз с меня не сводил. Сурьезный, вдумчивый парень, на деда своего похож. Как-то приходил ко мне в поле, тайно от батька.
— А наш Гриша?
— Сидел в углу, на меня не смотрел.
А было так.
Сопровождаемый Анисимом Лукичом, директором школы, Василий Максимович вошел в класс. Девушка в белом переднике, краснея и смущаясь, преподнесла ему букет цветов. Прошумели аплодисменты, и Анисим Лукич сказал:
— Ребята, внимание! К вам в гости прибыл наш знатный механизатор, всеми нами уважаемый Василий Максимович Беглов, Герой Советского Союза и Герой Социалистического Труда, наш почетный колхозник. Предоставляю ему слово. Прошу вас, Василий Максимович, сюда, к столу.
Василий Максимович положил на стол цветы, смотрел на молодые, чего-то ждущие от него лица и молчал. Остановил взгляд на пареньке с русым чубчиком. «Вот таким белобрысым и я был когда-то. Потолковать бы с ним с одним, как с самим собою»…
— Парень, чей будешь?
— Я? — удивился парень с русым чубом. — Василий Грачев. А что?
— Разумно устроена жизня, — сказал Василий Максимович, и чисто выбритое лицо его помягчало. — Стало быть, одни Василии стареют, а другие Василии подрастают. Может, заменишь старого Василия? Как, а?
Зашумели голоса:
— Из Васи тракториста не получится!
— Работенка пыльная, не по нем!
— Вася Грачев природный артист!
— Так что лучше не уговаривайте Грачева садиться на трактор!
— Уговаривать я никого не стану. Дело для себя выбирайте сами, по своему желанию. У меня, к примеру, три взрослых сына и две дочки, и никто из них не стал механизатором. Конечно, батьке обидно. А что поделаешь?
— Василий Максимович, расскажите, за что вы получили награды? — спросила та миловидная девушка, что преподнесла цветы.
— Вы, наверное, бывали на холмах? — вместо ответа спросил Василий Максимович. — В августе сорок второго наш артдивизион перед этими холмами уложил больше тридцати немецких танков и самоходок. Железо это давно уже увезли на переплав, а траншеи все еще зияют в поле, как шрамы. Многие тогда погибли на холмах. Среди них Тимофей Федорович Барсуков, батько нашего председателя. Меня ранило в плечо и в голову. — Василий Максимович положил ладонь на Золотую Звездочку. — Это за холмы, и эти три ордена тоже за войну. Все остальное — за землю, каковую пахал и засевал зерном. Дай-то бог, чтоб вам не довелось побывать ни на одной войне. А за труд получите непременно, только надобно постараться… Хочу спросить, молодые люди, кто из вас задумывался над вопросом: куда идеть наша станица?
Поднялся рослый парень с вьющейся каштановой шевелюрой и чуть приметным пушком на губе, вежливо сказал:
— Простите, Василий Максимович, глагол «идти», согласно грамматическим правилам, в данном случае на конце мягкого знака не имеет. Правильно не «идеть» станица, а «идет».
В классе тихонько захихикали, зашумели. Василий Максимович подождал, пока наступит тишина, сказал:
