Весь вечер они разбирали вещи. Таня вешала на стены, клала на полки самое трудное.
Вот кора пробкового дерева. Чучело белки. Архангельская прялка. Шкура уссурийского тигра. Морской коралл...
Вот почти окаменевший, с ракушками кусок мачты фрегата "Паллада", пролежавшего на морском дне сто лет. Якутский кинжал. Молдавская курительная трубка. Засушенный мох...
Вот гуцульская дудка. Игрушка из бивня мамонта. И фотографии. И старые карты. И видавшая виды буссоль. И записные книжки, которые она и сейчас боялась открыть...
Вдруг Таня обернулась и увидела Тошку.
И отец увидел, раньше увидел, сказал:
- Смотри, Татьян...
Тошка достал из чемодана мамины тапочки. Те самые, которые он так любил грызть при маме. Те самые, за которые ему всегда попадало. Он отнес тапочки к Таниной раскладушке и лег рядом. Лег, положив морду на тапочки.
- Пап! - сказала Таня.
- Что, Татьян?
- А я теперь знаю, кем я буду! Обязательно буду!
- Кем, Татьян?
- Геодезистом!
К концу октября море совсем подошло к их дому. Теперь оно плескалось и бурлило, грохотало и работало галькой, блестело и чернело прямо под самым балконом. Погода все чаще хмурилась: дождило с грозами и ливнями, горы стояли в облачных шапках с утра до вечера и с вечера до утра.
По ночам море штормило. Оно билось о берег, билось с перерывами, словно собирая силы, чтобы посильнее ударить. И хитрило, замолкало на какую-то долю минуты, потом вздымало волну, и прокатывало ее по гальке прямо к бетонному основанию набережной, и ударяло по ней. Брызги летели на асфальт и прибрежную траву, на кусты олеандры и стены дома. Брызги летели на балкон и на стекла окон.
И когда казалось, что вот-вот море разыграется вовсю, сметет все, что стоит на его пути - и набережную эту, и дом, и деревья, и кустарники, оно стихало, откатывалось назад, освобождая даже пляж с неестественно намытой стеной гальки, а потом вновь и вновь начинало бросаться на берег, и все повторялось опять.
И так до утра. Может быть, потому, что утром при свете и большое страшное море становится чуть другим - проще, ласковее, живее.
И все-таки море было теплее берега, и днем люди продолжали купаться, проветриваться на ставшем совсем узком пляже, даже в дожди и, уж конечно, в короткие перерывы между ними, когда над морем появлялось солнце.
Море выбросило на берег мертвого лебедя. Черного, с длинным красным клювом, распластанными широкими крыльями. Волна била по телу и крыльям, болтала лебедя по гальке: вперед - назад, назад - вперед. И чуть влево. И опять влево. Все время влево по берегу. Лебедь, безжизненный лебедь, был удивительно красив и сейчас, мертвый.
- Геворг, - спросила Таня, - а ты боишься смерти?
- Что? - удивился Геворг. - Что это ты, милая! А чего ее бояться! Все там будем! Так отец говорит. Он прав! Подумаешь, смерть!
- Пойдем купаться, Геворг, - предложила Таня.
- А-а, неохота что-то!
- Почему неохота? Пойдем! Ты что, моря не любишь?
- Подумаешь! Что в нем, в этом море! Ничего особенного! Неохота!
Таня натянула на волосы резиновую шапочку и пошла к морю:
- Как хочешь...
Потом вдруг вернулась:
- А знаешь, Геворг, по-моему, смерти не боится только тот, кто ничего не хочет сделать... Для людей! Вот! А я - пойду!
И она пошла в море.
Люди тянутся к морю, улучая каждую свободную минуту. Люди тянутся к морю, которое дольше всех сохраняет в себе тепло. Тянутся к морю, потому что оно, море, похоже на жизнь. А людям очень нужна она, жизнь!..
Тошка, поджав хвост и виновато глядя на Таню, бегал по пляжу. Он был верен ей, Тане. Но он боялся огорчить ее, а море ревело, вело себя неспокойно, и Тошка не знал, как ему поступить, когда волна захлестывает пляж, когда она наконец уходит и потом вновь бросается к его ногам - с пеной, с шумом, больше того - с диким грохотом.
Таня была спокойна, и Тошка видел это. Таня была, кажется, молчалива, и Тошка тоже понимал это. Не понимал Тошка одного: почему с Таней этот кто-то, кто без конца пытается заглушить шум моря громом музыки?
Тошка привык к музыке, ко всякой музыке. Он слышал ее там, в прежнем доме, в Москве. Иногда Тане приходило в голову завести на полную мощность радио или магнитофон, и Тошка спокойно выносил это.
