Собрание сочинений. Том 2. Письма ко всем. Обращения к народу 1905-1908 - страница 97
Все эти вопросы совершенно справедливы. Но в настоящей статье я и не доказываю бессмертия. Я лишь требую логичности и определённости. Что-нибудь из двух одно: или бессмертие – и тогда жизнь, культура, стремление к общему благу, к идеалу и т. д. и т. д.; или смерть – и тогда застой, разложение, отсутствие каких-либо идеалов, бессмысленность стремления к общему благу. Нельзя служить двум господам – Богу и маммоне>415.
Однако для тех, для кого вера в то, что жизнь должна идти по тому пути прогресса, по которому она идёт сейчас, есть некоторая аксиома, – для тех логическая неизбежность бессмертия, дабы оправдать необходимость такого движения вперёд, является доказательством бессмертия.
Если жить и работать для других, жертвовать собой нужно, и это есть аксиома; если жить, работать для других и жертвовать собой можно, только будучи бессмертным, то аксиомой является и то, что я бессмертен.
Возьмём такой пример. Революционер, человек неверующий, для которого бессмертие – пустая сказка, убеждается в необходимости для блага своей родины совершить террористический акт, причём он уверен, что сам тоже должен быть убит. Вникнем в его психологию. Безусловно, он совершает некоторое преступление, которое он совершать не должен. Не должен совершать потому, что человек никогда не должен ни для каких высших целей относиться к другому как к средству, а всегда как к цели. Но какие душевные процессы переживает человек, если он, считая, хотя и ошибочно, возможным такими средствами осуществлять добро, ради общего блага идёт на верную смерть? Как нужно любить людей, как нужно ненавидеть неправду, чтобы лишь для спасения своих ближних самому прекратить своё существование! Ему никогда не видать счастья тех, для которых он погубил себя; его не ожидают ни почести, ни похвалы; ему нужно спасти свою страну – и он отдаёт за её спасение свою жизнь. Это чувство великое, полное отречение от своей личности – святое служение идее.
Но разве эти чувства без начала бессмертия не абсурд? Такой же абсурд, как здание, которое могло бы стоять не на земле, а висеть в воздухе. Ну зачем ему нужно счастье, которое будет испытывать после него его страна? Что ему до неё? Ведь он-то уже будет мёртв! Между ним и теми, которые останутся пользоваться результатами его дела, нет никакой связи.
Такою ценою, как уничтожение своей жизни, при условии превращения в ничто, не может быть куплено счастье хотя бы даже всего мира, ибо ничего не должно быть дороже собственной жизни.
Психологически, несомненно, бывает иначе, но что же это доказывает? Логически такое самоунижение нелепость, и если фактически стремление к счастью других так сильно, что заставляет жертвовать собой, то исключительно потому, что такое действие обусловливается вечной связью лица живущего с теми, кто будет жить хоть миллионы лет после него. Эта внутренняя, не сознаваемая связь лежит в основе той любви, которая заставляет полагать душу свою за други своя>416, она стихийно толкает на подвиг, на подвиг нелепый для сознания неверующих людей.
Здесь нам раскрывается странная двойственность человеческой психологии. С одной стороны, непосредственного чувства, толкающего на подвиг, психологически достаточно, чтобы верить в его истинность; с другой – логической неизбежности веры в наше бессмертие, чтобы непосредственное чувство получило своё оправдание, психологически недостаточно, чтобы уверовать в бессмертие. Казалось бы, одно с неизбежностью следует из другого. Почему во втором случае требуются доказательства, а в первом – нет?
Из только что разобранного примера с очевидностью следует и то практическое значение, которое имеет для жизни вера в бессмертие, т. е. наше бессмертное начало, перешедшее в сознание.
Человек верующий никогда не может одобрить террор. Для него личность, как начало бесконечное по своему бытию, никогда не может явиться одним из чередующихся звеньев в цепи средств и целей. Личность в этом смысле самодовлеюща, и Христос раз навсегда провозгласил истину, потом многими повторенную на все лады: человек для другого человека всегда должен быть целью и никогда средством. Человек же
