«О Христе чадо, пишущий самому себе и посылающий себя в пустыню, что искать идёшь ты туда? “Бога, – ответишь ты, – радости о Господе, единой неизменной, истинной радости и совершенства”. Ты хочешь отказаться от преходящих земных радостей мира, чтобы обрести эти высшие вожделенные радости. Так погоди. Не для тебя пустыня и затвор. Не дадут они тебе того, чего ты ищешь. Ты говоришь самому себе: “Тебе жаль бросить мир, который ты любишь. У тебя есть земные привязанности”. Так не бросай мира и люби, если не греховна любовь твоя. Ты забыл слова Христа: “Милости хочу, а не жертвы”. Твои страдания не нужны Богу. Не думаешь ли ты, что святые, подобно факирам, стремились подвигами умерщвления плоти обрести блаженство в созерцании Божества? Увы, те, кто уходили в пещеру с такими побуждениями, выходили из неё разбитые душою и телом, если не помешанные:[125] ибо во имя Христа искали нехристианского Бога. Ты хочешь заставить себя не любоваться солнцем, не радоваться красотою природы. Для чего? Если можешь радоваться велелепоте мироздания – радуйся, благоговея пред Создателем, поклонись Ему и воздай хвалу, “вся премудростию сотворившему”. Не грех это, а путь к добру и Богу, указанный тебе твоей природой.
Ты, как и всякий, знаешь различие между грехом и не грехом. Говоря о земных привязанностях, ты, конечно, говоришь не о похоти греховной. Неугоден Богу только грех, как источник страдания. Если человек чисто и свято любит и станет мужем любимой женщины – не грешит, и его любовь, и верность, и неразлучные с земною любовью страдания вменятся ему в праведность.
Как смеешь ты говорить, что “служение ближнему” есть мёртвое слово. Это слово Самого Христа и есть источник жизни. Только в сфере этого служения и возможна борьба с самим собою, своими греховными страстями, преодоление своего узкого эгоизма, самолюбия, “барства” и всех упоминаемых тобою страстей и пороков.
Ты говоришь, что молился, и плакал, и морил себя голодом, и истязал свое тело, и – снова падал. Оттого и падал, что всё это делал для себя, ради себя, думая только о себе. О, если бы ты голодал потому, что отдал последний свой кусок голодному брату, или измучил своё тело, облегчая его страдания, думая только об этих его страданиях, забывая о себе, – ты ощутил бы тогда в сердце небесную радость, ибо в тебе был бы Христос. Только при таких условиях, трудясь самоотверженно среди людей, может человек преодолеть самого себя, побороть свои страсти, своё самоутверждение. Пустыня и одинокая келия отшельника не место для борьбы. Кто уходит туда для борьбы, падает ещё ужаснее. Потому-то богомудрые отцы и установили общежитие и запретили юношам искать уединения.
Но, скажешь ты, шли же возлюбившие Бога в пустыню и затвор и выходили оттуда великими светильниками миру. Да, шли. Тысячи шли, а выходили единицы. Увы, как редки были они, и как далеки мы от них. То были избранные сосуды благодати, носящие в сердцах своих такую пучину любви и страдания, какую мы не в силах вместить. Их приобщил Господь божественной любви Своей. Ужасна эта любовь для бренного человеческого сердца. Это – огнь палящий. Это – тот раскалённый уголь, который вложил Серафим в грудь пророка. Несчастный! Сколько раз в приступе нестерпимой муки бьётся он о сырую землю головой и как апостол Пётр взывает к Богу: “Изыди от мене, Господи, я человек грешный”. К тебе в часы покаяния приходит воскресший Христос Искупитель, чтобы утешить тебя, – кроткий, радостный. К нему приходит Он в венце терновом, Христос Гефсиманского сада и приобщает его слезам и поту кровавому.
Вдумывался ли ты когда-нибудь в Гамлета? Понял ли его, непонятого даже гением Гёте, столько веков непонятого никем? Пойди на Киевские высоты, спустись в тёмные пещеры угодников. Ты там поймёшь его. С той минуты, как добродушный, беспечный, всеми любимый, кроткий Гамлет внезапно понял сердцем (не умом – умом все понимаем) грех и страдание мира, ему опостылел этот мир и померкла вся красота его. “Это прекрасное солнце, – говорит он, – для меня тускло и не радует меня”. Забыта любовь, жизнь стала нестерпима. “Быть или не быть”, – восклицает Гамлет. “Не быть”, – говорит угодник. И он бежит в пустыню, он зарывается в пещеру подальше от людей – безумцев, от их злобы и страдания. Не радостей ищет он, а забвения. Телесными подвигами хочет он заглушить сознание греха и страдания мира, которое его преследует и там. В ушах его немолчно гудит зловещий отзвук человеческих воплей. Он голодает с голодающими. Помочь им он бессилен: он сам слаб и грешен. Молиться. Другого нет облегчения. И он молится.
