Он забежал, рассчитывая просидеть не больше часа, и остался до рассвета. Потом они пошли вместе в сельский совет зарегистрироваться. Их записали в книге, — они три раза поклонились портрету Маркса и вышли женатыми.
Чэн довел жену до Поарма и бросился в часть, забыв условиться, где они встретят друг друга вечером. Он искал жену в клубе, в театре, в госпитале и, нигде не найдя, долго сидел потом у стены ее дома, злясь на свое дурацкое положение.
Ха-Чуань тоже его искала и так же, как он, злилась на трудности брачной жизни.
В тот день они поругались и решили жить порознь.
Затем Чэн был послан командиром партизанской группы в деревни Хубейской провинции и первый раз в жизни увидел Янцзы, великую реку Китая. Ему удалось списаться с женой Ха-Чуань, и она приехала к нему погостить недели две. Здесь впервые он просил ее объяснить, откуда она и кто, и много ль училась, и каковы ее взгляды на жизнь. Покорная аннамитская кровь, смешавшись с японской, дала смесь удивительного упорства — Ха-Чуань сама удивлялась своему мужеству и упрямству. Она родилась в Макао, в богатой семье, окончила американский колледж, болтала по-испански и что-то делала в подпольной китайской организации. Ей часто приходилось выдавать себя то за богатую женщину, то за служанку или девушку рискованной профессии, и она умела говорить разными голосами и ходить разными походками, чему ее специально учили два года. Она очень любила свою работу и всегда, когда волновалась, начинала подражать голосу и жестам какой-нибудь своей старой роли. Целыми днями она рассказывала Чэну о шпионах, и он затосковал: жизнь ему казалась гораздо проще.
Из Хубейской провинции он выехал с женой вверх по Янцзы, она — под видом богатой женщины, он — в качестве слуги. Теперь он умел плести цыновки и делать бумажных драконов.
— Посмотрим, что такое шпионство, — говорил он. — Если это толковое дело, я им займусь.
Вскоре вышел он с тридцатью джонками[40] по реке к Ханькоу, забрав с собой Ха-Чуань, которая сменила богатое платье на синюю кофту и варила рыбу, сидя на корточках, как другие женщины отряда.
Ханькоу начался за двадцать или тридцать ли[41] до того, как они его увидели. Не город — страна лодчонок, парусов, моторов и кораблей, страна наречий таких непонятных, что люди, сходясь, молчали, или объяснялись на плохом английском, или прибегали к помощи толмачей[42], которые им все перевирали за сравнительно большие деньги.
Чэн немедленно нанялся толмачом и выколачивал по пяти долларов в день.
— Я думаю, половина здешних людей шпионы, — говорил он жене.
— Больше, гораздо больше, — отвечала Ха-Чуань.
Ханькоу — богатый торговый город, с иностранцами и большим гоминдановским гарнизоном. Чэн, осмотревшись, решил действовать. Скоро он потопил две баржи с военным грузом, приготовленным для Ханьяна, моторку чиновника речной полиции и пловучий чайный домик для офицеров.
Ха-Чуань поселилась на берегу и открыла лавку близ главного порта. Чэн изредка бывал у нее и однажды прошел с ней на выставку живописи.
— Наша и японская живопись не созданы для мыслей, — заметил он после, глубоким вечером, когда Ха-Чуань лежала в его джонке и пела детским, необыкновенно ласковым голосом.
На реке вздрагивали паруса, пьющие воду, как бабочки. Морские корабли, опустив в воду железные усища якорных канатов, покачивались большими пчелами. По воде шли синие, красные, голубые и белые пятна, будто река поедала цвет всего того, что на ней жило.
— Чэн, я слышала, что тебя ищут, — сказала Ха-Чуань, — тебе нужно быть более осторожным.
— Нет ничего надежнее храбрости, — ответил он.
Но она повторила об осторожности еще раз и снова вернулась к этому разговору много дней спустя, когда они снова проводили ночь вместе.
— Через неделю тебе отрубят голову, — сказала она.
— В таком случае надо поторопиться с делами, — ответил он и в ту же ночь, отослав Ха-Чуань в город, потопил железную баржу с орудиями и поджег два интендантских пакгауза. Преследуемый полицией, он бежал со своими джонками вниз по реке до самого Гуанцзы.
Но осень уже влезала в реку, рассветы сковывались холодком, речная сырость делала вялой мысль.
