— Забирай своих корешков и уходи, будто тебя и не было. Топай назад!
— С ума ты сошел, Степка! — крикнул Луза. — Это ж люди, сукин сын, это ж живые люди, наши ребята!
— В плен их лучше возьмите, — сказала из-за ширмы Надежда. — Ван Сюн-тин, родной, зови всех на нашу сторону, будете жить у нас…
— Такие слова писала — соединитесь, бедный человек, а?.. — теперь уже совсем не стесняясь и царапая грудь, орал Ван Сюн-тин.
— Ах, душа из тебя вон! — Луза отвернулся, махнул рукой и вышел в сени.
Зверичев молча глядел на происходящее, прислонясь к печке.
— Или я тебя заберу, или возвращайся назад сей момент, — сказал Тарасюк. — И так незаконно действую, — взглянул он на Зверичева.
Ван Сюн-тин что-то сказал своим партизанам. Те щелкнули языками и пошли вон из хаты.
— Сердись, народ, — пояснил Ван Сюн-тин и подал всем по очереди свою узкую грязную руку. — Живи много, Васика. Живи много, Надя. Живи много, начальник. Сегодня наша кончинка.
Луза рванул рубаху у ворота и разорвал до пупка.
— К господней матери! — промычал он. — Уйду, сил нет!..
— Хватит! Тебя еще недоставало, — тихо заметил Зверичев.
— Нервов не имею так жить.
— Хватит! — повторил Зверичев. — Никто тебе не железо.
— Уйду партизанить, уйду! Жить не в силах…
Надежда взглянула в окно и шепнула:
— Погодите кричать. Слушайте.
— Что такое?
За рекой, на сопках, тонко и зло запевали партизаны. Пело много людей.
— Начали, — шепнула Надежда. — Дай им бог пробиться.
Луза выскочил к сторожевой вышке.
— Подыми красный флаг! Пусть! — крикнул он и, не остерегаясь пуль, уже посвистывавших над крышами, бросился к берегу.
Зверичев удержал его.
Вместе они прошли несколько шагов и остановились у пограничного кустарника. Ночь быстро уходила, светлело. Бой приближался.
Вполголоса охая, хозяйки выгоняли за сопку скотину из плетневых ивовых закут и уносили верещавших детей.
За рекой улицы китайского городка были пусты. Изредка ковыляла женщина в синих штанах, с ребенком на спине, да проползал раненый, стучась в двери безмолвных фанз.
— Возьмут меня теперь за машинку! — весело крикнул Тарасюк, подымая коня с места в галоп. — Готовьтесь гостей принимать! — и поскакал к заставе.
Гости появились к обеду. Пулеметы японцев гнали их быстро. Первыми перешли реку женщины, с тюками одеял и ребятами за спиной. Некоторые из них несли по пяти и больше ружей. Но мужчины держались до темноты. Луза велел топить баню и печь на пару пампушки с луком. Когда стемнело, партизаны отправили на нашу сторону первых раненых.
Пограничники торжественно отбирали ржавые ружья Гро, Мурата и Мартини, заряжавшиеся с дула, и сбрасывали их в кучу вместе с ножами, косами, пиками и ручными бомбами в консервных банках.
Пока шла сдача первой партии, человек семьдесят вместе с командиром Ю Шанем рыли окопы на том берегу и покрикивали, чтоб наши поторопились с приемкой.
Маленький китаец, с ног до головы забинтованный, внимательно следил за движением его людей на колхозной площади. Это и был знаменитый Ю Шань.
Луза шнырял между ранеными, ища Ван Сюн-тина. Было уже совсем темно, он должен был пригибаться к земле, чтобы разглядеть лица.
— Эй, Васика!
Ван Сюн-тина вынесли на одеяле из пожарного сарая, где при свете свечи лекпом накладывал повязки и делал срочные операции. Головастый мальчишка нес деревянное блюдо, на котором лежала, судорожно распялив пальцы, знакомая коричневая рука.
— Эй, Васика, — сказал огородник, гримасничая от боли и делая вид, что это не его боль. — Кончала огорода, исделать капуста теперь не могла.
Он, не глядя, кивнул на отрезанную руку.
Луза припал к носилкам.
— Ах, Вансюнтинка, шибко рад, что живой, — и без стыда прижимался к неровной бритой голове огородника. — Будет тебе огород, ну тебя к чорту! Свой отдам, — говорил он плача.
Потом он пошел и зарыл руку в могилу пяти и карандашом написал на обелиске:
«Здесь также покоится боевая рука огородника Ван Сюн-тина».
Он долго затем стоял у могилы, глядя на маньчжурскую сторону. За рекой оставалось еще человек двадцать, а с колхозного двора в район трогались первые подводы с детьми, женщинами и тяжелоранеными.
В пожарном сарае, где только что перевязывали раненых, накрыли стол человек на тридцать.
