Но не слепая стихия шла. Шла четкая точность расчета, шла поточно, почти как стихия, но управляемо; восторженно и самозабвенно, но в то же время дальновидно.
Полухрустов уже путешествовал в низовьях Амура, строил завод. На Камчатку Федорович требовал инструментальщиков и электриков, электриков и электриков… По Амуру пустили глиссеры, на севере Чукотки опробовали аэросани. Пьяный чукча на базаре в Кэрби клялся, что видел целый город аэросаней, промчавшийся перед его глазами мгновенным свистящим видением. Строились лыжные фабрики, но лыж в магазинах не было, лыжи уходили неизвестно куда. На вокзалах висели плакаты: нужны плотники, плотники, плотники, арматурщики, токари.
Пошел слух о четырех городах, заложенных на склонах Сихотэ-Алиня. Из ущелий, меж сопок, от века непроходимых, вдруг вылезали дороги, и девушка-нивелировщик эпически устанавливала нивелир перед тунгусским стойбищем, лет двадцать не видевшим городских людей. В сопки ломились грейдеры, экскаваторы, катки. Над озерами, усыпанными дремлющей птицей, вдруг взмывал самолет и снова уходил в синеву леса, в свое потаенное жилье между безыменными горами.
У нанайцев завелись зажигалки и папиросы ростовских фабрик. Вербовщики рабочих на Дальний Восток работали теперь обезумев. Они держали в карманах депеши на тысячу, десять, сто тысяч рабочих. Они могли бы подписывать договора на целые районы, вывозить целые города и республики. Сначала им ставили жесткие условия: плотников первого разряда, землекопов первого разряда, потом плотников, сколько найдется, каменщиков, бетонщиков, слесарей, кузнецов, людей, людей, людей!
Сначала требовали предпочтительно холостых, но скоро закричали, что желательны лишь семейные.
Вербовщики бросались из Костромы в Вятку, из Вятки в Воронеж, из Воронежа в Минск.
— Людей! Людей!
Но для работ, начатых страною, просто не хватало всех ее ста семидесяти пяти миллионов жителей.
Мобилизация членов партии и комсомола на Дальний Восток шла почти непрерывно.
Янкова сняли со стройки 214 и бросили на помощь Зарецкому. Он вылетел в край хлопотать об оставлении на старой работе.
— Смотри, весь высох я от волнения, — говорил он Михаилу Семеновичу. — Войди в мое положение, стар я, засыплюсь того и гляди.
— А еще на войну просишься. Не можешь работать, Гаврила, садись на пенсию. Вырасти помощников, тогда и отдыхать будешь.
— А я что — не растил? Вот тебе Марченко — раз…
— Ну, ну, еще, — Михаил Семенович записывал.
— Племянница Ольга — два, Лубенцов — инженер — три. Прохвост был, лентяй, а нынче — смотри-ка, знатный человек по всем правилам.
Михаил Семенович разочарованно отбрасывал карандаш.
— Вырастил троих-четверых и радуешься. Скажите, пожалуйста, какой герой! Да ты понимаешь, сколько людей нам с тобой понадобится через два-три года? Ни черта ты, брат, не понимаешь. Смотри-ка сюда!
И показывал ему свою тайную карту края, расчерченную красным карандашом. На ней вместо городов и строек значились одни цифры, крупные и мелкие, идущие лестничкой.
— Это что такое? Уровни, что ли?
— Уровни! Скажет же. Люди это, а не уровни. Вот гляди сюда: что написано? Двести? Так это что такое? Сюда мне нужно будет через два года двести инженеров вместо одного твоего Лубенцова. Понял? И сюда же человек десять парикмахеров, а не одного. Так что… Заведи-ка ты себе такую карту и перед сном читай наш пятилетний план; читай и пересчитывай на людей, на бани, на столовки, на соль и табак. Брось, пожалуйста, жить сегодняшним днем! Вперед смотри, впереди себе прогребай путь.
— Я, Михаил Семеныч, не Крайплан. Чего надо — скажут. Мне б свое дело соблюсти в форме — и то дай ты господи!
— Да нет, это глупости… — возмущался Михаил Семенович. — Какую ты можешь соблюсти форму, когда дело — это, брат, живой организм, оно само собой растет. Ты ж на своих ребят, небось, на вырост шьешь? То-то. И в деле так — шей на вырост. Дали тебе план на миллион — выжми три, а то и четыре; дали тебе одного работника — сделай десятерых, вот тогда, может, и соблюдешь форму.
Янков разводил руками:
— Стар стал, слаб стал, дай отдышаться…
Михаил Семенович грозил пальцем:
