Когда Андрей Сергеевич пришел во Дворец культуры, Владлен увлек его в кабинет директора и сказал, что он тут посоветовался с товарищами, и они решили предоставить ему минут двадцать-тридцать времени для рассказа о прошлом этих мест.
— Живем здесь и почти ничего не знаем, как было все раньше, как тут жили люди.
Андрея Сергеевича удивило предложение. Он полушутя, полусерьезно спросил, почему именно его, сына капиталиста, нужно выпускать на трибуну слета?
Владлен как будто даже немного рассердился:
— А вы не считаете, что излишне кокетничаете своим происхождением? Теперь-то вы ведь не капиталист, и даже, насколько знаю, не тунеядец и не стяжатель. Короче говоря, пятнадцать минут на подготовку, собирайтесь с мыслями — и на трибуну.
— Но о чем же я должен рассказывать? Мне было всего двенадцать лет, многого не помню, многого не знал.
— Того, что знаете, вполне достаточно для сопоставления. У меня в кабинете вы отлично сопоставляли прошлое и настоящее. Помните?
— Стоит ли, Владлен Петрович?
— Очень даже стоит. Всему заводу известно, что приехал сын бывшего хозяина. И мы его не покажем народу? Умно ли будет, Андрей Сергеич? Сами того не подозревая, вы являетесь свидетелем тех социальных перемен, которые произошли за время революции.
— Уж если свидетель, тогда, что же, приходится соглашаться.
Но Андрей Сергеевич не послушался Владлена, не стал собираться с мыслями и даже не сделал себе наброска выступления: не хотелось, да и не было под рукой ни бумаги, ни карандаша. Все время просидел за кулисами в каком-то древнем, потертом, но очень удобном кресле. Все разгадывал, а не из отцовского ли оно кабинета, и никак не мог припомнить, было ли там что-нибудь подобное или не было.
А когда вышел на трибуну, пожалел бесполезно потраченные минуты. Перед ним в партере, амфитеатре и на балконе откровенным любопытством светились сотни молодых лиц. Неподалеку в ложе были и пожилые люди. Узнал среди них и хозяйку гостиницы — Евдокию Терентьевну. И Андрею Сергеевичу захотелось сказать что-нибудь действительно большое, важное.
Покашляв, он сказал, что приглашение выступить на слете получил полчаса назад. Подготовиться не успел и говорить, вероятно, будет сумбурно. Он даже не знает, с чего начать…
— Ничего! — подсказал ободряюще светловолосый паренек из третьего ряда. — Вы с Адама…
— С Адама, так с Адама, — тотчас согласился Андрей Сергеевич, как-то сразу обретя нужное спокойствие. — Под Адамом, я полагаю, подразумевается мое детство.
Он начал с детства: какая была семья, как жили. Слушали внимательно, и Андрей Сергеевич подивился проницательности Владлена: все, что говорил, было этим ребятам и девчатам внове. Рассказал, какие мысли пришли ему в голову, когда он бродил по родному дому, в котором сейчас живут заводские девушки. Ведь вот же, было время, когда в этот дом не допускалось так называемое простонародье. Так сказать, дискриминация…
И он все никак не мог понять, почему. Кто и по какому праву так разделил людей?
Он даже разволновался и с горячностью, возможно, излишней, стал возмущаться несправедливостью, царившей во время оно. И хоть бы господа чем-то отличались от простонародья, кровь была бы у них голубая, что ли! Ограниченные, тупые, грубые и жестокие люди. Пришел на ум волостной атаман, приезжавший к ним в дом и рассуждавший об истреблении людей, как дезинфектор рассуждает об уничтожении клопов: он рассказал о нем; рассказал о брате, отдавшем команду уничтожить девяносто шесть башкаринских рабочих и сбросить в старую шахту; о нежданной подлости отца, бросившего его в Красноярске на произвол судьбы. Такие люди, такие отношения — порождение строя. И тут ничего нельзя было поделать, потому что беспощадность и жестокость были закономерны; без них тот строй не мог бы существовать…
Это, так сказать, со стороны моральной. С деловой стороны, правящие классы и люди тоже были далеки от совершенства. Отец учился в коммерческом училище, а что он знал? Когда строили паровую мельницу, он, мальчишка, своими ушами слышал, как смеялись над отцом каменщики, плотники, механики: не знал отец, как стены кладут, как рамы вяжут, как машины работают. Деньги считать умел, верно: до ночи сидел в кабинете, считал и пересчитывал свои капиталы. Капиталы, капиталы…
