Алекс посмотрела на него взглядом, полным неудовольствия. Брови ее сдвинулись, но она, без сомнения, слушала.
— Его владелец — француз, некий Луи Вендом. Когда-нибудь слышала о нем?
Она отрицательно (и с большим пренебрежением лично к Дункану) покачала головой.
— То есть дедушка ни разу не упоминал его имени?
На сей раз, она не снизошла даже до отрицания, а на него посмотрела опять-таки как на навозного жука — он теперь ощущал себя в навозе с ног до головы.
— Они знали друг друга еще до оккупации Франции фашистами, — продолжал Дункан.
Губы Алекс дрогнули, ноздри затрепетали. Очевидно, ей известно то, о чем он упомянул. Может быть, рассказы о тех временах составляли целую кассету.
— Луи Вендом участвовал в Сопротивлении, был убит, а картина исчезла. Вообще-то во время войны они терялись сотнями — разграблены, сожжены или вывезены в фашистскую Германию, припрятаны владельцами, которым так и не довелось вернуться за своим достоянием. Время от времени их, бывает, обнаруживают на чердаке, в подвале, винном погребе…
— В Санкт-Петербурге…
— Ты раскопала на меня целое досье.
— Ты находился среди тех, кто вел поиски одной частной коллекции, вывезенной в Германию, во время войны «экспроприированной» русскими и снова вывезенной, теперь уже за «железный занавес». Она не увидела света до эпохи перестройки и гласности.
— Чем успешнее поиски, тем больше наследников хочет вернуть то, что им причитается. Иногда это удается, иногда нет — чаще всего нет. Вендомы из числа моих самых недавних клиентов. Я их честно предупредил, что шансы невелики. Лишь несколько месяцев назад удалось выяснить, что Луи имел друга-американца, Фрэнклина Форреста. Они вместе учились в Академии изящных искусств, и, уж конечно, он все знал о картине Ван Гога «Оливы и фермерский домик». Я надеялся, что он поможет мне в поисках.
— «Оливы и фермерский домик»? — Алекс заметно удивилась. — Как на той черно-белой фотографии, которую ты копировал в день, когда… я принесла тебе поесть?
— Ну да. Я приехал поговорить с твоим дедом, расспросить его, может, что прояснится, но большой надежды не питал, и основной причиной приезда все же оставалась работа над книгой… в такой местности, где можно еще и полазать по горам.
— Как здесь?
— Верно.
— Но почти сразу выяснилось, что Фрэнклин Форрест умер, не дождавшись возможности дать тебе интервью. Тогда ты решил уложить в постель его внучку — может, что прояснится?
Алекс сохраняла внешнее спокойствие, но глаза сверкали возмущением.
— Да нет, что ты!
— Нет? — Бровь ее иронически приподнялась. — С первого захода у тебя не вышло, но ты упорно добивался своего и добился.
— Я не утверждаю, что не имел тайного умысла, — заметил Дункан, ослабляя ворот (в комнате становилось чем дальше, тем жарче). — Имел. Больше того, не будь я уверен, что ты — моя последняя надежда разыскать пейзаж, я бы в Свифт-каренте не задержался. Но клянусь Богом, я старался затащить тебя в постель ради тебя самой, не ради картины! Не такая уж я свинья.
На лице ее читалось: в самом деле?
— Послушай, не я один думаю, что ты где-то прячешь Ван Гога или хотя бы знаешь, где он припрятан.
— О! — Сообразив, о чем речь, Алекс прижала ладонь ко рту. — Тот мертвец в библиотеке!
— Джерси Плотник работал на одного торговца антиквариатом из Лос-Анджелеса, из тех, чьи сделки по большей части закулисные.
— Да, но зачем покушаться на мою жизнь?
— Убивают обычно затем, чтобы вывести из игры. Здесь не тот вариант. Думаю, покушение было ненастоящее. Тебя опять пытались припугнуть.
Алекс помолчала. Бледная, но спокойная, она напряженно размышляла.
— Пожалуй, ты прав. Меня хотят запугать настолько, чтобы я сама отдала картину. Увы, ничего не выйдет — у меня ее нет и быть не могло. Дедушка не из тех, кто присваивает чужое имущество!
— Я его не знал, поэтому спорить не буду, но речь, быть может, идет не о воровстве. — Дункан принялся расхаживать по кабинету. — Сама посуди, нацисты начали отбирать у евреев ценности задолго до начала Второй мировой, а уж когда дорвались по-настоящему, стали вывозить их составами. Чуть не подчистую разграбили Польшу, Италию, Голландию, Францию, Бельгию. То, что с точки зрения Третьего рейха не подходило, сжигалось. Модернизм считался одним из самых ненавистных для нацизма течений. Лишь некоторым частным лицам и музеям удалось спасти свои коллекции, переправляя произведения искусства через границу. Возможно, твой дед, таким образом спас один из шедевров Ван Гога, уберег его от уничтожения.
