— Где Амелия? — спросил он.
— Она спит. — Даже тембр голоса мисс Лидгейт странным образом изменился, ее голос как будто стал выше.
— Она знает, что вы здесь?
— Нет, она спит.
Либерман догадался, что второе «я» мисс Лидгейт, видимо, было ребенком.
— Сколько тебе лет? — спросил он.
— Меньше, чем Амелии.
— Это понятно, но все же — сколько?
Кэтрин вздернула подбородок и произнесла голосом, который несомненно, должен был создать впечатление превосходства:
— Доктор Либерман, разве вы не знаете, что невежливо спрашивать женщину о ее возрасте? — Сказав это, она оттолкнулась от кровати и спрыгнула прямо на пол, шлепнув босыми пятками по кафелю. Затем она поправила платье, прижав ладони к талии и проведя ими по бедрам. Ткань расправилась, подчеркнув изгибы ее тела. Наверное, она хотела выглядеть соблазнительно, но Либерман видел, что в позе этой молодой женщины все еще было что-то детское. Эта невинность и в то же время своего рода опыт, проскальзывающие в поведении девочек в период полового созревания, их естественный, почти бессознательный флирт.
Кэтрин шагнула вперед, затем, стянув платье на бедрах, немного приподняла его и встала на носочки. Это было необычное движение, похожее на балетное па: возможно, она хотела изобразить элегантность.
— Как вы думаете, доктор Либерман, я красивая?
Либерман смущенно закашлялся и тут же вспомнил, что с тех пор, как появилась Кэтрин, мисс Лидгейт ни разу не кашляла.
Кэтрин наклонила голову, давая понять, что ждет ответа.
Либерман сглотнул, прежде чем осторожно произнести:
— Да.
Удовлетворенная ответом, но без тени улыбки, Кэтрин посмотрела на дверь.
— Где ваш друг?
— Какой друг?
— Желтые волосы, голубые глаза и…
— Наверное, ты имеешь в виду доктора Каннера?
Кэтрин не ответила. Вместо этого она подошла к раковине и, увидев свое отражение в зеркале, остановилась, чтобы поправить волосы. Собрав их наверху обеими руками, она поворачивала голову то одним боком, то другим, чтобы рассмотреть прическу с разных сторон. Оставшись недовольной, Кэтрин нахмурилась и отпустила волосы, обрушившиеся вниз каскадом сверкающей меди.
— Мне он не нравится, — резко сказала она.
— Почему?
— Вы чересчур любопытны, доктор Либерман.
Проведя рукой по краю фарфоровой раковины, Кэтрин направилась к столу.
— Что это?
— Прибор для лечения.
Кэтрин расстегнула замочек и открыла ящик. Изучив его содержимое, она снова закрыла крышку.
— Как твоя рука? — спросил Либерман.
Кэтрин подняла правую руку, рукав ее платья при этом скользнул вниз и собрался складками вокруг плеча. Она внимательно посмотрела на свой локоть и запястье.
— С ней все в порядке, — ответила она. И, повернувшись, пошла обратно к кровати.
Оперевшись обеими руками о матрас, Кэтрин забралась на постель. Она села и начала болтать ногами. Неожиданно выражение ее лица стало совершенно отсутствующим: как будто произведя ограниченный набор действий, она остановилась, ожидая следующей реплики или подсказки.
Либерману стало интересно, будет ли Кэтрин выполнять его команды. Скорее всего она является не полностью развитой личностью, а просто частью сознания мисс Лидгейт, которая отделилась и достигла некоторой самостоятельности. Амелия Лидгейт все еще находилась в состоянии транса. Поэтому Либерман решил, что Кэтрин может тоже оказаться восприимчивой к гипнотическому влиянию. Стараясь хотя бы частично восстановить свой авторитет, он твердо сказал:
— Ляг, Кэтрин.
Пару секунд Кэтрин не двигалась. Потом, подняв ноги и закинув их на кровать, она легла. Либерман вздохнул с облегчением.
— Амелия рассказывала мне о том, что случилось, когда герр Шеллинг зашел в ее комнату, — сказал Либерман.
— Правда?
— Да. Ты была там в ту ночь?
— Конечно.
— Ты видела, как герр Шеллинг вошел в комнату?
— Было очень темно.
— Что ты помнишь?
Кэтрин сморщила нос и скривила губы.
— Это было отвратительно.
— Что именно?
— Эти его ужасные усы, они царапали меня. Его лицо было как кусок пемзы. Амелия испугалась до смерти. Ей следовало его оттолкнуть, но она ничего не сделала. Сердце ее колотилось так громко, что даже мне было слышно. — Она постучала по спинке кровати, воспроизводя неистовое и неровное биение испуганного сердца. — Он был слюнявый, как собака, и хватал, лапал, тискал…
