Он ухватился за дверной косяк и понял, что свешивается из гондолы, в то время как его ноги пытаются нащупать опору. Он заглянул в головокружительную пропасть.
— Так-то, — закричал Брукмюллер. — Посмотри, куда ты сейчас отправишься!
Брукмюллер ударил ладонью по пальцам правой руки Либермана. Чудовищная боль пронзила его. Страх смерти неожиданно вытеснила менее важная мысль: Либерману вдруг пришло в голову, что этот здоровяк может раздробить ему пальцы, и тогда он никогда больше не сможет играть на фортепиано. Удачный порыв ветра помог ему подтянуться немного вперед. Но тут снова ладонь Брукмюллера, как тяжелый деревянный молот, ударила его по пальцам. На этот раз боль была мимолетной, и рука сразу онемела. Либерман с отстраненной покорностью наблюдал, как его пальцы начали соскальзывать с бортика кабинки.
Брукмюллер поднял руку для последнего удара.
Внезапно раздался громкий хлопок, и задрожали стекла.
Здоровяк удивленно обернулся. На его теле рядом с плечом появился темный кружок. Пятно быстро увеличивалось — из маленькой огнестрельной раны, пузырясь, выливалась кровь. Либерман с трудом забрался обратно в гондолу и навалился на Брукмюллера, который потерял равновесие и, падая назад, схватил Либермана за лацканы пальто.
Либерман видел, что Брукмюллер тащит его за собой. Плечи великана бились о деревянные стены кабины, которые дрожали от ударов его грузного тела. Брукмюллер оперся о стенку и схватил голову Либермана так, что она оказалась на одном уровне с его головой. Либерман попробовал вырваться, но понял, что не может пошевелиться. Брукмюллер держал его с нечеловеческой силой. Глядя вниз на расплывающееся пятно, Либерман сказал:
— Герр Брукмюллер, вы ранены.
Челюсти Брукмюллера начали двигаться, как будто он что-то жевал. Потом, прочистив горло, он плюнул прямо в лицо молодого доктора. Либерман вздрогнул, когда комок кровавой слизи попал ему в лицо и потек по щеке.
— Я знаю, что я ранен, — сказал Брукмюллер. — И не хочу, чтобы меня ранили снова.
Либерман понял, что Брукмюллер пользовался им как щитом.
— Вам не сбежать, герр Брукмюллер.
— Это тебе не сбежать, доктор Жид.
Глубокий бас Брукмюллера отдавался в грудь Либерману. Прежде чем молодой доктор успел ответить, Брукмюллер свободной рукой сжал его горло. Через мгновение Либерман уже не мог дышать. Инстинктивно он пытался оторвать от себя толстые пальцы Брукмюллера, но его правая рука все еще ничего не чувствовала, а пальцы Брукмюллера были скользкими от крови.
Либермана ужаснуло выражение глаз Брукмюллера. Злоба сменилась чем-то еще более мрачным — холодной сосредоточенностью. Брукмюллер походил на ученого, наблюдающего за тем, как подопытное животное испускает дух в сосуде с откачанным воздухом. Казалось, он не просто желает смерти Либерману — он хладнокровно обрекает его на забвение. Когда мир вокруг него уже начал погружаться в темноту, у Либермана в голове раздался тихий голос, который непросто было услышать среди всего этого шума и возни:
«Я не готов умереть».
Эта была самая близкая к молитве мысль из всех, что когда-либо приходили ему в голову. И хотя он не просил высшие силы вмешаться, это утверждение, этот возмущенный и душераздирающий протест все равно был призывом. Мольбой. И, совершенно неожиданно, она помогла.
Серьезный, сосредоточенный взгляд Брукмюллера затуманился. Его веки опустились, потом он с трудом, моргнул, и — о чудо! — Либерман почувствовал, что снова может дышать. Он жадно глотал воздух, втягивал его в свои легкие через сдавленное горло. Хватка Брукмюллера ослабла, а пальцы один за другим отрывались от шеи Либермана.
Пальто здоровяка пропиталось кровью. Он моргнул еще раз, но на этот раз его веки дольше оставались закрытыми. Потом он покачнулся и завалился набок.
Либерман облокотился о стену гондолы и попытался восстановить дыхание. Выглянув в окно, он вдруг увидел странное зрелище: земля как будто поднималась навстречу гондоле. Он бросил взгляд на Брукмюллера, чье лежащее навзничь тело напоминало спящего великана.
Опершись о пол левой рукой, Брукмюллер приподнялся и схватился за плечо. Кровь хлестала между его большими белыми пальцами. Открыв рот, он дышал тяжело, как бульдог, который хочет пить.
