– Потом подискутируем, хорошо? – сказал он. – Габи, ты как – согласен?
Гольдберг кивнул.
– Согласен, – сказал он внезапно севшим голосом.
Натаниэль поднял телефонную трубку и набрал номер домашнего телефона Инспектора Алона.
– Ронен, привет. Я не оторвал тебя от телевизора? Какой счет? «А-Поэль»-Хайфа? Поздравляю. Нет? Извини, я думал, что ты за них болеешь… – он некоторое время терпеливо слушал эмоциональное изложение баскетбольного матча, механически кивая, словно соглашаясь с невидимым собеседником. Запал Ронена Алона кончился примерно через три минуты, после чего Розовски, наконец, сказал: – Ты можешь приехать ко мне? Сейчас, конечно. По очень важному делу. Какому именно – сказать не могу.
Голос Натаниэля звучал настолько убедительно, что инспектор согласился почти без возражений.
– Ну вот, – сказал Розовски, положив трубку. – Минут через пятнадцать он приедет.
Ждать пришлось даже меньше. Инспектор появился через десять минут. Окинув всех троих недовольно-удивленным взглядом, он сказал:
– Очень интересно. Тебя выгнали из офиса, Натан? И нужна моя помощь?
Розовски не принял шутливого тона.
– Габриэль Гольдберг, работавший до недавнего времени стажером в моем агентстве, желает тебе что-то сказать. Это официальное заявление, – и сдержанно кивнул Габи.
Габи поднялся.
– Я хочу признаться в убийстве Ари Розенфельда и Шмуэля Бройдера. Готов дать показания представителям полиции и предстать перед судом, – произнося эти слова голосом, лишенным какой бы-то ни было эмоциональной окраски, он смотрел не на инспектора, а на Натаниэля.
Ронен Алон медленно прошел к дивану, сел. Некоторое время смотрел на Габи. Перевел взгляд на Натаниэля, потом на Маркина.
– Очень интересно, – сказал он.
– Предупреждаю заранее, – заметил Натаниэль. – Никакого давления с нашей стороны на Габи оказано не было. Верно, Габи?
Гольдберг подтвердил.
– Более того, – продолжал Натаниэль, – у меня и в мыслях не было подозревать собственного сотрудника… бывшего сотрудника, – поправился он, – так что все это можно рассматривать как чистосердечное признание в чистом виде. Как в учебнике по криминалистике.
– Ну да… – с сомнением протянул Алон. – А что же так? – спросил он у Гольдберга. – Совесть замучила?
Снова вмешался Розовски.
– Думаю, ты поймешь из показаний.
– Ладно, – произнес инспектор. – Что ж, пойдем. Отвезу тебя в управление… Я даже не прихватил наручников. Будем надеяться, что они не понадобятся.
– Можешь не сомневаться… – подтвердил Розовски. – Кстати, окажи старому приятелю услугу.
– Какую? – подозрительно спросил Алон.
– Алексу сегодня какой-то тип помял машину. И смылся. Номер мы успели записать. Узнай в управлении – чья машина. Вот номер, – он протянул инспектору бумажку. Тот посмотрел, прочитал:
– «37-451-200».
– Белый «ситроен», – добавил Маркин.
– Хорошо, – сказал инспектор. – Позвони завтра. Постараюсь узнать.
– Что скажешь, Алекс? – спросил Натаниэль после того, как Габи в сопровождении инспектора Алона покинул его квартиру.
– А что бы ты хотел услышать? – угрюмо спросил Маркин. – Если о расследовании, то я ведь ничего не знаю и ничего не могу сказать. А вообще-то – противно.
– Да… – Розовски сел в кресло, устало протер глаза. – Подумать только – они ровесники.
– Кто?
– Габи и мой Йосеф… – он посмотрел на фотографию сына, стоявшую на книжном шкафу. – Ты прав, Алекс, паршивое состояние. Наш сотрудник оказывается преступником. А ведь мы, как будто, были друзьями. Ну, не друзьями, но, во всяком случае, я к нему хорошо относился… – Розовски налил рюмку, выпил, сморщился. – Какая гадость эти французские коньяки. Парфюмерия с большими амбициями… Что это мне взбрело в голову попросить у Давида именно коньяк? Уж лучше бы водки привез, – он повертел в руке пачку «Данхилла», с легким раздражением бросил ее на стол. – И сигареты – гадость.
– Да, Натаниэль, я вижу – ты совсем скис, – заметил Маркин. – Неужели ты и в полиции был таким же?
– Каким? Сентиментальным болваном? Говорят, что да, – хмуро ответил Розовски. – У меня всегда было паршивое настроение после окончания дела. Понимаешь, в начале расследования жалеешь жертву. Но потом начинаешь жалеть… вернее, сочувствовать преступнику.
