Эндрю положил на сиденье пальто Николя и сел напротив.
– Самое лучшее в этом поезде – то, что он почти всегда пустой. Значит, завтра вы вернетесь в Логово?
Николя ответила, что ее попросил об этом мистер Пириод. Она оставила у него свою печатную машинку.
– Вы вернетесь в Литтл-Кодлинг, но не завтра, – решительно заявил Эндрю. – Вы приедете сегодня вечером. По крайней мере я надеюсь… Нет-нет, ничего не говорите. Вас уже пригласили.
Он достал из кармана приглашение и протянул ей с неуверенной улыбкой.
В записке, написанной его матерью, говорилось: «Жду Вас на своей безумной вечеринке. Эндрю Вас привезет, а мы встретим. Он Вам все объяснит, главное – приезжайте».
Николя удивленно подняла глаза на Эндрю.
– Вы понравились маме, – объяснил он. – И мне тоже, хотя это и так очевидно. Только не надо разражаться гомерическим смехом и отвечать отказом. Просто скажите: «Спасибо, Эндрю. Это очень мило с вашей стороны, буду рада».
– Но как я могу?
– Что значит «как»? – пожал плечами Эндрю. – Как-нибудь. Почему бы нет?
– А, все понятно. Это вы на нее надавили, чтобы она меня пригласила.
– Клянусь, что нет! Наоборот, это она на меня надавила, а я ответил, что приду, только если вы придете.
– Ну вот видите!
– Что «видите»? Хватит придираться, просто соглашайтесь. Уверяю, это не будет одной из скандальных вечеринок моей мамочки. На такую я бы вас и сам не пригласил.
Николя кое-что слышала о приемах леди Бантлинг и мысленно вздохнула с облегчением.
– Вот что я придумал, – продолжал Эндрю. – Я провожу вас домой, где вы займетесь своими важными делами, а сам переоденусь во что-нибудь более приличное. Потом я возьму машину, мы вместе поужинаем и отправимся в Бэйнсхолм.
– А как же вечер с коктейлем, на который вы собирались?
– Забудьте о нем. Прошу вас, соглашайтесь, Николя. Вы приедете?
– Спасибо, Эндрю. Это очень мило с вашей стороны. Буду рада.
– Спасибо, Николя. – Всю оставшуюся часть пути Эндрю говорил о себе. Он рассказал, что всю свою жизнь хотел заниматься живописью и брал уроки в художественной школе, где ему сказали, что его работы «совсем недурны». Но дурны они или хороши, он все равно не может заниматься ничем другим. – В галерее Грэнтема есть небольшая студия, – продолжал Эндрю, – где можно рисовать картины и в то же время присматривать за галереей. – Потом он описал утреннюю встречу со своим отчимом и опекуном, мистером Картеллом, и их нервный и бесполезный разговор. – Это было совсем невесело, – меланхолично рассказывал Эндрю. – Он говорил так, словно мы обсуждали какие-то детские фантазии. Черт бы его побрал! Я показывал ему цифры и расчеты, а он даже бровью не повел. Я называл надежных и уважаемых экспертов, которые рекомендовали мне эту сделку, но он меня не слушал. Твердил только, что мой отец не хотел, чтобы я уволился с военной службы. Какого дьявола! – вскинулся Бантлинг, но тут же себя одернул. – Знаете, меня бесит даже не практическая сторона дела: в конце концов, я могу занять денег, заложить свое имущество или что там делают в подобных случаях. Мне отвратительно его самодовольное филистерство. А ужасней всего то, как он отзывался о моей живописи. Я говорил ему о личных вещах, очень важных для меня, а он выставил меня дураком и пустозвоном. Вы можете это понять?
– Боюсь, что могу. К концу разговора вы уже сами начали сомневаться в своем таланте, верно?
– А, значит, вы действительно меня понимаете! Наверно, вам каждый встречный признается в своих проблемах или… Нет-нет, – перебил себя Эндрю, – лучше я не буду об этом говорить. По крайней мере пока. Но спасибо, что выслушали.
