— Холодный. Каппучино совсем холодный, — воскликнула мисс и поставила чашку на стол.
— У меня горячий. Хочешь, обменяемся, Фиона? — Виктор пододвинул к мисс свою чашку. — Попробуй.
Мисс молча взяла чашку Виктора. Выпила не отрываясь содержимое и, взяв ложку, стала выскребать остатки крема со стенок. Мужчины молчали и ждали.
— Shit! — наконец нарушила она молчание. — Shit! Shit! И еще раз — shit! Надо же такому случиться! Существовал один шанс из миллионов, что я могла попасться на глаза этому типу. Несчастливое совпадение. Мне всегда доставались несчастливые совпадения.
Мужчины молчали, боясь раздражить мисс начальницу. Галант поймал себя на употреблении именно этого определения — мисс начальница.
— Короче говоря, boys, меня узнал один премерзеннейший тип из прошлой жизни… Вы скажете: «Большое дело! Fuck him!» Я знаю, что вы так скажете. Однако мне это очень и очень не нравится. Он назначил мне свидание сегодня в десять.
— Мы можем перебраться в другой отель, — сказал Виктор. — Сегодня же.
— Он уже знает мой парижский адрес, — вздохнула мисс. — В любом случае все это куда глубже и серьезнее, чем вы думаете, джентльмены. И затрагивает множество третьих лиц. В сущности, именно третьи лица и важны в этой истории, а не fucking Артюро… Я должна попытаться с ним сговориться.
— Этот тип итальянец? — Галант постарался задать вопрос как можно более невинным тоном, так как боялся, что мисс Ивенс взорвется и накричит на него.
— Артюро говорит по-итальянски лучше, чем на других языках. Но я думаю, он и сам не сможет ответить на вопрос — какой он национальности?
— Все это связано с драгс? — спросил Виктор.
— Sure, baby[16]…— неожиданно развеселилась мисс. — Весь merde в жизни связан так или иначе с драгс. — И стала вынимать из сумочки одну за другой скомканные серые итальянские мили. Затем выгребла горсть светлых монет и, разложив их на столе, занялась отделением лир от франков.
Виктор взял итальянскую монету и, приложив ее к французской пятифранковой, сравнил их.
— Почему они не девальвируют свою лиру, Фиона? Все эти тысячи… Устанешь считать… А зачем им монета в десять лир! — воскликнул он, найдя среди монет алюминиевый кружок.
— Чтобы оставлять pourboire[17] хамам! — сказала мисс и, выхватив кружок из-под пальца Виктора, присоединила его к флотилии собранных ею на столе денег. — Пойдемте из этого мерзкого места, boys!
Boys встали, раздумывая, почему она вдруг стала называть их «boys». Сгрузив в карман фартука серые бумажки миль и серебристые сто- и пятидесятилирники, официант с досадой хватил об пол десятилиркой и пробормотал «ванкуло». Правило опять подтвердилось. В барах их компанию не выносили.
Галант так долго смотрел на слабо-зеленые подвески люстры, что у него закружилась голова.
— Виктор, напомни мне, пожалуйста, в день, когда мы будем уезжать, чтобы я сняла люстру.
— Люстру? Зачем, Фиона?
— Настоящее венецианское стекло. Люстра выдута в Мурано. Я повешу ее у себя в апартаменте.
— Хочешь, я сниму ее сейчас?
— Нет, в день отъезда. Иди к нам, Джон! Что ты сидишь там один, как брошенный ребенок…
Галант встал с пола и лег к приятелям. Мисс Ивенс сняла голову с груди Виктора и переползла, перевернувшись, ближе к нему.
— Стеснительный и робкий мужчина, — прошептала она, — не будь таким робким! Такое впечатление, что ты находишься вне нашего пузыря…
— Какого пузыря, Фиона? Я не понимаю.
— Мы с Виктором находимся под общим невидимым пузырем. У нас с ним один климат под пузырем — жаркий и сеншуал климат. А ты, ты находишься вне пузыря, по ту сторону невидимой оболочки, в другом, более сдержанном и холодном климате… Войди к нам в наш пузырь… — Закрыв зелеными волосами грудь Галанта, мисс Ивенс заползала губами по его груди. Когда она поцеловала его в сосок, он почувствовал, что вокруг него потеплел и повлажнел воздух. — У нас в нашем пузыре нет первых и последних, нет лучших и худших, — пела мисс над его ухом, — у нас все равно имеют право на наслаждение. Всем у нас хорошо и спокойно. У нас ничто не стыдно и все возможно…
— Ничто не стыдно… — Галант повторил фразу и, не открывая глаз, нащупал рукой грудь англичанки. Пощупал грудь. Можно быть слепым, и все равно ясно будет, что это женщина. И от мягкой, вязкой пухлости будет вливаться в руку невидимый поток желания. И от груди рука сама собой передвинется и будет блуждать по телу до тех пор, пока не найдет самый сырой срез — откуда, не защищенная кожей, льется самая обнаженная чувственность, какую возможно излучать женщине и получать мужчине…
