— По-моему, он выходил из дому.
— Тогда, значит, это его шаги я слышала в коридоре в четверть четвертого. Я слушала, как часы били каждые пятнадцать минут, с часу и до шести утра, а потом заснула. К тому времени было уже совсем светло.
— Да.
Аллейн прошелся взад-вперед по комнате.
— Вы знакомы с Агатой Трой? — спросил он.
— Художницей? Она была там вчера ночью. Мне ужасно хотелось, чтобы меня кто-нибудь представил, но мне было неприятно просить. Мне кажется, она самый лучший художник в Англии из ныне здравствующих. Как, по-вашему?
— Да, пожалуй, я с вами соглашусь. Вы знаете, она берет учеников.
— Да? Наверное, одних только гениев?
— Мне кажется, тех, которые уже имеют какую-то начальную подготовку.
— Интересно, если мне дадут пройти начальную подготовку, она согласится взять меня?
— А вы думаете, из вас выйдет толк? — спросил Аллейн.
— Я уверена, что смогу рисовать. Но я сомневаюсь насчет масла и акварели. Я вижу все в линиях. Послушайте!
— Да?
— Как вы думаете, все это как-нибудь отразится на этой дурацкой затее с моим выездом в свет? Может, она заболеет? Последнее время я только об этом и думаю. Она просто чертовски злобная.
— Не говорите «она» и не говорите «чертовски». Первое вульгарно, а для второго вы еще слишком молоды.
Мисс Бирнбаум ответила ему довольной улыбкой.
— Во всяком случае, это то, что я думаю, — сказала она. — И при этом ее даже нельзя назвать добропорядочной. Вы знаете этого типа Уизерса?
— Да.
— Он ее любовник. И не притворяйтесь, что я вас шокировала. Я написала матери об этом. Я надеялась, что хоть это ее чуть-чуть встряхнет. Отец написал мне и спросил, не зовут ли его, случайно, Морис и не похож ли он на свинью — между прочим, это ужасно оскорбительно, — и если это так, я должна немедленно покинуть этот дом. Мне нравится мой отец. Но мама сказала, что если он друг миссис Холкат-Хэккет, значит, он вполне порядочный человек. Мне это показалось ужасно смешным. Единственная смешная вещь во всем этом. Потому что я не думаю, что очень весело бояться и собственного любовника, и собственного мужа. Как вы считаете?
Аллейн потер лоб и уставился на мисс Бирнбаум.
— Послушайте, — сказал он, — вы сообщаете нам немало всякой информации. А здесь присутствует мистер Фокс с блокнотом. Вас это не беспокоит?
Смуглое лицо вспыхнуло, словно внутри нее полыхал огонь. В уголках губ обозначились резкие складки.
— Вы хотите сказать, что у нее могут быть неприятности? Хочется верить. Я ненавижу ее. Она гадкая женщина. Она может убить любого, кто будет стоять у нее на пути. Ей не раз хотелось бы убить меня. Она говорит мне такие обидные вещи, от которых внутри все холодеет: «Детка, ну что я могу для вас сделать, если вы лишь таращите глаза, как рыба, и от вас не добьешься ни слова?», «Бог мой, за что мне такое наказание?», «Бедное дитя, полагаю, вы ничего не можете поделать с тем, как вы выглядите, но вы, по крайней мере, можете сделать над собой усилие и постараться разговаривать так, чтобы от вас не разило Сохо[36] за версту». И потом передразнивает мой голос. Вчера она сказала мне, что кое в чем немцев можно понять, и спросила, нет ли у меня родственниц среди беженцев, потому что она слышала, будто многие англичане берут их в горничные. Я надеюсь, что это она убийца. Я надеюсь, что вы ее выведете на чистую воду и ей накинут веревку на старую морщинистую шею и повесят ее!
Мягкий, приглушенный голос смолк. Мисс Бирнбаум слегка дрожала, над верхней губой у нее выступили капельки пота.
Аллейн поморщился, потер лоб и сказал:
— Ну что, вы почувствовали себя лучше?
— Да.
— Злопамятный маленький чертенок! Неужели вы не можете стать выше всего этого и рассматривать происходящее как очень неприятный эпизод, который скоро закончится? Вы не пробовали рисовать, чтобы спустить пар?
— Я нарисовала карикатуру на нее. Когда я уеду из этого дома, я пошлю ее ей, если она к тому времени еще не будет за решеткой.
— Вы знакомы с Сарой Аллейн?
— Она одна из тех, кто пользуется успехом. Да, я ее знаю.
— Она вам нравится?
— Ничего. По крайней мере, она помнит, кто я такая, когда мы встречаемся.
