С тех пор как я узнал, что она лжет, то часто пытался воссоздать ее естественный облик, отбрасывая все, что ее старило. Но у существа, которое получалось в моем воображении, не было и доли такого изящества, грациозности, блеска. От нее исходило сияние.
Обнявшись, они прошли мимо меня. Поглощенные своей любовью, они ничего не замечали. Подавшись вперед, я смотрел им вслед. Дикое желание волновало мне кровь. Я вспомнил нашу близость. Так вот почему она сразу же покорила меня. В образе, созданном Миной, я угадал ее истинную натуру. Теперь я понимал ее стремление как можно быстрее избавиться от маски серьезной женщины, которую она носила в Роншье. Должно быть, она просто задыхалась под панцирем почтенной мамаши.
Я смотрел вслед удалявшемуся силуэту. На Мине был цельный купальник желтого цвета, а копна волос отсвечивала золотом. Ей было не больше двадцати пяти лет. Как краска и очки смогли ее так преобразить?! Было что-то еще. Что-то более действенное и простое: она жила жизнью своего персонажа. Она действительно превратилась в скромную и серьезную сорокалетнюю женщину. Сила воли преобразила ее больше, чем вся актерская бутафория.
А я, идиот, обладая ею, даже не догадывался о том, какое сокровище держал в руках! Я занимался любовью с самой красивой девушкой, какую только можно вообразить, принимая ее за зрелую женщину!
Я был вне себя. Я хотел ее в прошлом, понимаете? Я хотел вычеркнуть из жизни те мгновения, которые провел с ней в блаженстве, чтобы пережить их по-другому. Мне было наплевать на то, что она хотела меня убить, да и сейчас этого хочет. Моя любовь стала неистовой, лишив меня рассудка.
Я долго сидел в шезлонге, бесчувственный к коварно жалящим лучам солнца. Из динамика все еще неслась слащавая музыка, а от маленького белого корабля осталась только мачта на горизонте. В который раз от сознания своего одиночества мне захотелось завыть. Я поднес кулак к зубам и так в него впился, что заболела челюсть.
* * *
Пробыв в Каннах неделю, все это время, вооружившись огромными темными очками в роговой оправе и кепкой с большим козырьком, я почти не покидал пляжа. Они ни разу не обратили на меня внимания, так как я предусмотрительно держался поодаль. Купив бинокль, я увлеченно следил за всеми их действиями и жестами. Они любили друг друга. Что-то удивительно невинное было в забавах этих двух преступников.
Я им завидовал. Мне так хотелось принять участие в их детских играх, закричать, схватить Мину за талию и повалить на теплый песок. Я представлял, как приятно коснуться своей щекой ее, несмотря на прилипшие к коже песчинки. И чем больше меня терзало это желание, тем больше я ненавидел Доминика.
До сих пор я относился к нему, как жертва к обидчику, но теперь я ненавидел его, как обманутый муж ненавидит любовника своей жены. Его существование было для меня невыносимым. Наконец я понял: ничто в мире не доставит мне большей радости, чем исчезновение этого типа.
Постепенно я разработал план действий. План еще более коварный, чем их. Если бы он удался а я был уверен, что он удастся, — Мина стала бы моей. Я навсегда подчинил бы ее себе. И тогда уже я бегал бы за ней по берегу моря, разбрызгивая белую пену.
* * *
В тот же день (его нужно отметить как черный) я позвонил в контору нотариусу, который продал мне поместье в Роншье. Представившись, я сказал, что обнаружил в доме несколько ценных вещей, забытых прежним владельцем, и попросил дать его новый адрес, чтобы отослать их. Нотариус порылся в своих бумагах и сообщил, что Бланшен живет теперь в Марселе, в Рука-Блан.
Всего два часа езды на автобусе отделяли меня от толстяка. Я увидел в этом знамение судьбы и на следующий день отправился к нему.
Это был премиленький домик в тупике Исмаэль. Одноэтажный, оштукатуренный под охру дом, покрытый черепицей и окруженный цветущим садом. К деревянной калитке был прикреплен золотистый колокольчик. Я качнул его, и тоненькое позвякивание сообщило о моем приходе.
Бланшен сидел в кресле и читал иллюстрированный журнал. Он принимал солнечную ванну, справа от него стоял стакан с аперитивом. Не успел я войти, как из дома вышла женщина с продовольственной сумкой в руке. Это была рыжая толстуха лет под пятьдесят с великолепной грудью. У нее был вид той, кем она была, — шлюхи! Увидев меня, бывший владелец бензоколонки опустил журнал и нахмурил брови. Что касается женщины, то она набросилась на меня словно разъяренная консьержка, увидевшая, что ей пачкают лестницу.
