Я по собственному опыту знал, что в моменты, подобные этому, в обязательном порядке надлежит соглашаться со своим пациентом, какой бы, в конце концов, сумасшедшей не казалась тебе история, рассказываемая им. В противном случае вполне возможно, что у него появится мерзопакостное по природе своей чувство существования между вами неких невидимого глазом барьера, да стены отчуждения. А это плохо. Уже даже потому, что дальше, рассказывая свою историю (делясь ею с тобой, словно на исповеди), человек этот не будет столь открытым и, быть может, что в глубине души (если только он здравый и вполне себе может рассуждать трезво) даже пожалеет о том, что заглянул к тебе на огонек, да открылся. Как вы, несомненно, понимаете, всего этого нельзя допускать, ведь мы, психоаналитики, — своего рода санитары человеческих душ и точно так же, как и все остальные (те, кто имеют эти самые душу и совесть) работаем во благо.
— Правы, мистер Каррик, — я постарался вовремя успокоить неряху. — Полностью с вами согласен. Что же случилось потом?
Он по-прежнему не открывал глаза.
«Ему стыдно рассказывать все это? — задал я немой вопрос своему верному другу блокноту, написав на его странице эту свою мысль несколько забористым почерком. — Должен констатировать, все-таки странный субъект: то без конца таращится в пол, словно где-то там внизу приклеена фотография обнаженной Алексис Техас (можно подумать, она хоть когда-нибудь бывает одетой!), а то и вовсе держит глаза закрытыми. Вся эта ситуация с каждым новым словом, произнесенным мистером Карриком и услышанным мной, начинает нравиться мне все меньше и меньше. Боюсь, в конце концов, я не смогу ему ничем помочь, хоть пока еще до сих пор так и не уяснил для себя всей сути проблемы».
— Свой путь в лес в то утро мы продолжили уже без нее, потому как Сара сама на этом тогда настояла, — мужчина говорил так, словно бы вся эта история срывалась с его губ самолично, без малейшего участия в этом, признаться, не слишком увлекательном (по крайней мере, пока что!) процессе мозга. Выражаясь другими словами «на автомате». Сама по себе, черт подери! — Она сказала, что вернется в квартиру (это занятие уж точно не отняло бы у нее слишком много времени, и сейчас, док, ты поймешь, о чем именно я толкую, говоря так), выключит утюг, выпьет немного воды (почему-то в то утро ее неистово сушило), а затем сразу же примется нас догонять. Сара всегда бегала очень быстро, док (в колледже неоднократно занимала самые высокие места в соревнованиях по легкой атлетике), а потому абсолютно ни у кого из нас не появилось совершенно никаких сомнений на предмет того, что все это у нее получится, как нельзя лучше.
«Мы, наверное, не успеем добраться и до развилки Джона, когда она уже будет снова тут», — помню, сказал мне тогда Бен, поправляя на плечах лямки рюкзака. Док, ты знаешь это место?
Я на мгновение задумался. В Форест-Хилл к тому времени мне приходилось бывать лишь только несколько раз и, честно признаться, я достаточно слабо представлял себе именно тот его участок, о котором сейчас говорил мистер Каррик. Подумал, что он, должно быть, имеет в виду расхождение Двадцать восьмого шоссе, которое примерно в полутора милях от последнего строения на Маллбури-Стрит (улицы, примыкающей к нему в северной части городка), действительно делится надвое. Вот только почему именно «развилка Джона»? Настолько помню, на том самом месте абсолютно точно нет ничего такого, что могло бы хоть в какой-то мере принадлежать мужчине с подобным именем. Я решил внести немного ясности в разговор.
— Мистер Каррик, вы это сейчас о чем? — на короткое мгновение шариковая ручка моя (с всегда радующим глаз синим колпачком) застыла в опасной близости от нижней губы (я никогда не грыз письменные принадлежности, хоть иной раз и практиковал постукивать ими себя по подбородку, убеждаясь в том, что так мне лучше всего думается — паршивая привычка!), и мистер Юджин подсознательно уже понял в тот момент, какое именно действие собиралось произойти с ним в ближайшем будущем. — Развилку какого такого Джона вы имеете в виду?
