Двадцать шестого мая мы получили телеграмму из Аянской бухты, что Трофим поправляется и дней через десять будет выписан из больницы. Я оформил приказ о предоставлении ему двухмесячного отпуска, и мы стали собираться в путь. Как-то вдруг полегчало на душе. Трофим уедет к Нине, отдохнёт, и оба вернутся к нам. Я рад за них, они достойны счастья.
…Машину загрузили с вечера. Вылет назначен на восемь часов утра. Закончив с делами в штабе, я ещё засветло пришёл домой и только разделся, как послышался стук в дверь.
— Заходите!
Дверь тихо скрипнула, и в образовавшуюся щель просунулась нога, обутая в унт. Затем показались два косача, заткнутые за пояс головами. Я сразу догадался, кто это пожаловал.
— Проходи, что остановился?!
— За гвоздь, однако, зацепился, — слышится за стеной ломкий мальчишеский голос, но сам Пашка не показывается, трясёт косачами, явно дразнит. Я хотел было втащить его, но парень опередил меня, уже стоял на пороге в позе гордого охотника: дескать, взгляни, каков я и на что способен!
— Где же это тебя угораздило, да ещё двух? -- говорю я, с напускной завистью рассматривая птиц и заранее зная, что этого-то от меня и добивается парнишка.
Стараясь держать косачей впереди, Пашка боком высунулся на середину комнаты, стащил с головы ушанку и вытер ею грязный пот на лице.
— Там же, по Ясненскому, где коз гоняли. Поедете? Страсть как играют. Иной такие фигуры выписывать начнёт, — и, склонив набок голову, растопырив полудугою руки, он задёргал плечами, пытаясь изобразить разыгравшегося на току косача. — В которых местах много слетится, как зачуфыкают да замурлыкают, аж дух забирает. Другие обзарятся — по-кошачьему кричат... Эх, и хорошо сейчас в тайге!
— Не соблазняй, не поеду. Завтра улетаем и до осени не увидимся.
— Значит, не поедете…
И парнишка вдруг охладел. На лице потухло оживление. Неловко переступая с ноги на ногу, Пашка выдернул из-за пояса косачей и равнодушно бросил к порогу.
— Ещё и не здоровался, а уж обиделся. Раздевайся, — предложил я ему.
— Значит, зря я вам скрадки налаживал на токах, — буркнул он, отворачивая голову. — Думал, поедете, заночевали бы у костра, похлёбку сварили из косача — ну и вкусная же!
В кухне зашумел самовар, и хозяйка загремела посудой.
— Пить охота, — сказал Пашка. — Я нынче со своей кружкой пришёл. У вас чашечки маленькие, из них не напьёшься.
Он достал из кармана эмалированную кружку и уселся за стол.
— Я хочу что-то у вас спросить, только дедушке не сказывайте, рассердится, а мне обижать его неохота. Можно мне в экспедицию поступить работать? — И, не дожидаясь ответа, заторопился: — Я в тайге не хуже большого, любую птицу поймаю. А рыбу на обманку — за моё почтение! Петли на зайцев умею ставить. В прошлое воскресенье водил в тайгу городских ребят. Смешно, — они, как телята, след глухариный с беличьим путают, ель от пихты отличить не могут. Я даже дедушку на днях пикулькой подманул вместо рябчика. Ох, уж он обиделся! Говорит, ежели ты, Пашка, кому-нибудь об этом расскажешь, портки спущу и по-праздничному высеку!
— Ну, это уж привираешь… Как это ты мог дедушку-таёжника обмануть? — перебил я его, раззадоривая.
— Вам расскажу, только чтоб дедушка не узнал, — предупредил он серьёзно, пододвигая ко мне табуретку и опасливо покосившись на дверь. — Вчера прибежал ночевать в зимовье к дедушке, да запоздал. Ушёл он в лес косачей караулить. Ну и я туда же, его следом. Места ведь знакомые. Подхожу к перелеску, где ток косачиный, и думаю: дай-ка пошучу над дедом. Подкрался незаметно к валежине, достал пикульку и пропел рябчиком, а сам выглядываю. Ухо у дедушки острое — далеко берёт. Вижу: он выползает из шалаша, шомполку в мою сторону налаживает, торопится, в рот пикульку засовывает. И поёт: «Тии-и-ти-тии». Я ему в ответ потихоньку: «тии-и-ти-тии». Он припал к снегу, ползком подкрадывается ко мне, а сам ружьё-то, ружьё толкает вперёд, глаза варежкой протирает, смотрит вверх. Это он на ветках рябчика ищет. Ему и невдомёк, что Пашка свистит. Я опять: «Тии-ти-тии». Метров на тридцать подполз он ко мне и вдруг ружьё приподнял да как бухнет по сучку. Я и рассмеялся. Вот уж он осердился, с лица сменился, думал, подерёт. Для этого, говорит, я тебя, негодник, учил пикать, чтобы ты деда обманывал? И пошёл, и пошёл… Возьмите с собою! — вдруг взмолился Пашка, меняя тон.
