Ройс направлялся к дальней стене. Поднятый парапет на той стороне двора был целиком окутан знаменами – отличное укрытие, – находился на правильном расстоянии – менее ста ярдов до мишени – и открывал прямой вид на помост. Подобную задачу мог решить даже идиот вроде Фокса. И, очевидно, решил. У остальных парапетов стояли лестницы. Убийца засел наверху в одиночестве. Он выстрелит, спустится на ту сторону стены, где его будет ждать лошадь, и скроется прежде, чем кто-либо осознает случившееся. Когда толпа поймет, что произошло, возникнет хаос, двор будет блокирован и не позволит преследовать убийцу.
Когда леди Далгат заняла свое место, Ройс подумал, не кинуться ли к помосту, чтобы предупредить ее, но решил этого не делать. Убийца уже засел в своем гнездышке, наверное, смотрел вдоль ложи самострела и дожидался сигнала. Попытка предупредить Нису может стать этим самым сигналом, а Ройс надеялся предотвратить преступление. Его единственное преимущество заключалось в том, что убийца не знал о приближении Ройса, так же как леди Далгат не знала, что ее вот-вот убьют. Пока план оставался неизменным, у преступника не было повода торопиться. Если Ройс с Адрианом поднимутся на парапет, а стрелок будет занят своей мишенью, вероятно, им удастся подобраться близко к нему. В таком случае, Ройс его прикончит.
А потом ему придется принять решение.
Они могли просто исчезнуть – им следовало исчезнуть. Они с Адрианом могли воспользоваться путем отхода, который приготовил стрелок. Интуиция подсказывала, что нужно сбежать. А позднее, тихой, темной ночью он вернется и нанесет Фоксу и Пейну визит там, где никто не услышит их криков. Он мог убить Фокса когда угодно. Необязательно делать это перед публикой.
Но весьма соблазнительно было разобраться со всем здесь и сейчас. Ройс мог занять место убийцы, но всадить болт не в леди Далгат, а в Фокса. Или это мог сделать Адриан. У него подобные вещи получались лучше, и к тому же, у него были здоровые руки. Единственный вопрос заключался в том, согласится ли его напарник на подобное. Адриан по-прежнему страдал от своих воображаемых моральных принципов.
Если болт пригвоздит Фокса к креслу – как иногда случалось, – его смерть заметят лишь в конце церемонии, когда кто-нибудь подойдет к нему. За шумом толпы, когда все внимание будет привлечено к королю и даме, присутствующие не обратят внимания на выстрел. А господа вполне могут обвинить в смерти Фокса мертвого убийцу рядом с самострелом, в то время как Ройс с Адрианом в тот же день отправятся домой, не тревожась о погоне.
Чем больше Ройс об этом думал, тем больше ему нравилась эта идея. Убить Фокса тем же оружием, каким он планировал расправиться с Нисой, – в этом была своя поэтическая ирония. И неплохо бы превратить момент триумфа Фокса в момент его падения, однако Ройс понимал, что ведет себя глупо. Все дело в эмоциях: страсть превращает человека в идиота.
Ройс ненавидел Фокса и желал убить его сильнее, чем кого бы то ни было со смерти лорда Эксетера, верховного констебля Медфорда, который избил Гвен год назад. Ройс попытался убедить себя, будто причина в том, что Фокс хотел отправить его обратно в Манзант, в бездну, где он провел худшие годы своей жизни. Этого было вполне достаточно для смертного приговора. Когда в прошлый раз его засадили в Манзант, он так отблагодарил тех, кто это сделал, что те события до сих пор называли в Колноре Годом страха, хотя Ройс справился за одно лето.
Он также говорил себе, что другие преступления Фокса усилили желание оборвать жизнь негодяя здесь и сейчас: искалеченные руки, отравленный Адриан, попытка продать их в рабство. Всего Фокс совершил четыре серьезных преступления, но не из-за них Ройс сегодня оказался в этом битком набитом дворе.
Как бы ни хотелось ему это отрицать, он находился здесь из-за леди Далгат. Пытался спасти ее, но оправдывал свои поступки местью, а срыв плана Фокса называл приятным дополнением. Ройс терпеть не мог дураков, даже когда дураком был он сам. Все эти отговорки были полной чушью, оправданием собственного безрассудства, и с этой истиной Ройс не мог примириться.
