Вдруг Небем-васт толкнула меня и сказала:
– Эй, посмотри-ка, это не твоя мать там идет? Моя мать! Я уже издали узнала ее наклоненную вперед фигуру, ее тяжелую походку. Я покраснела. Что ей здесь было нужно? Не собиралась ли она показаться царевне в своей грубой, запачканной набедренной повязке, со спутавшимися, неприбранными волосами? Услышать, как Унас скажет Нефру-ра: «Что здесь нужно этой женщине?» А Нефру-ра посмотрит с удивлением, Аменет же с тайным торжеством в голосе и с насмешкой во взгляде покажет на меня: «Это мать… вон той!»
– Нет! – резким шепотом ответила я Небем-васт. – Я ее не знаю!
Я незаметно нагнулась позади куста – разве из блюда не упал инжир? – и подождала, пока тяжелые шаги не замолкли вдали.
Куст был покрыт большими листьями и красивыми фиолетовыми цветами. Я неосторожно сорвала один цветок и принялась обрывать лепестки, чтобы только чем-то заняться и не слышать тихого скрипа гравия вдали. Из цветка капнул мелочно-белый сок и испачкал мне пальцы. Я не обратила на это внимания. Но Аменет, которая всегда все видела, заметила это и здорово выбранила меня.
– Это же яд, – сказала она и вырвала ветку у меня из рук. – Иди и вымой руки!
Мне пришлось долго оттирать с пальцев липкий сок ядовитого растения. Но все слезы, которыми я в ту ночь промочила свою подушку, не могли смыть капель яда, просочившегося в мою душу.
Несколько дней я собиралась с духом, чтобы навестить свою мать. Я думала, что она все-таки видела, как я пряталась за цветущим ядовитым кустом, и теперь больше побоев Аменет боялась увидеть немой укор в ее глазах.
И все же страстное желание поговорить с матерью, объяснить ей все подробно – нет, не объяснить, а просто сказать: «Прости!» – нет, совсем ничего не говорить, а только броситься на шею, – это желание пересилило мой стыд, и вот наконец я снова стояла перед ней.
Но мы ни словом не обмолвились о том, что камнем лежало у меня на сердце. Потому что нужно было обсудить нечто гораздо более серьезное. Мать получила весточку от моего брата Ассы.
Когда я услышала его имя, мои глаза вспыхнули от радости. Я с детства была очень привязана к Ассе, больше чем к другому брату, ведь Асса был такой простой и веселый. Он никогда не жаловался ни на какую работу, а вечером, окончив дневной труд, приносил с собой массу историй, забавных рассказов и песен. Люди говорили, что у него отцовский характер, тогда как Каар был так же скуп на слова и угрюм, как наша мать.
Конечно, Каара я тоже любила, но все же мы с Ассой лучше понимали друг друга. Он качал меня на коленях или подбрасывал сильными руками в воздух, а я громко выражала свой восторг. Он рассказывал мне волнующие истории, например о духах, которые превращались в собак или обезьян, чтобы навредить злым и помочь добрым людям, и я ловила каждое слово. Мое детское восхищение и искреннее волнение подогревали его охоту к выдумкам, порой даже к хвастовству, что делало игру еще более увлекательной. Но забавней всего было, когда Асса кого-нибудь разыгрывал. Он умел оставаться при этом таким серьезным, умел, не моргнув глазом, говорить такие невероятные вещи, что люди ему верили и только под конец замечали, что их водили за нос. Нередко из-за этого возникала ссора, но он никак не мог оставить свои дурачества. Асса не щадил даже тех, кого любил. Ему скорее удалось бы остановить бег солнца, чем придержать за зубами свой острый язык, когда он хотел поточить его о слабое место своего ближнего.
Надо сказать, что Асса не боялся врагов. Но, хотя он был веселым и добродушным, терпения у него хватало ненадолго. Тому же, кто вызывал его гнев, лучше было отойти в сторону, чем ввязываться с ним в драку. Раз уж он мог схватить за рога самого свирепого быка, то людей и вовсе не страшился.
Так вот Асса – что же с ним произошло? Он был здесь? Я могла его увидеть? Как давно он не поднимал меня в воздух своими сильными руками и не носил на плечах! Не слишком ли я теперь большая для этой забавы? И удивится ли он, когда узнает, что я научилась писать?
Но мать устало покачала головой. Нет, здесь его не было. А когда я спросила: «Где же он?» – ее как будто прорвало.
