— Душу… открыть… хочу… — хрипел он; слова застревали в горле и никак не хотели выходить свободно. Но кинжал выбили, а руки связали ремнями под согнутыми коленями. Связали так, что колени упирались Дзюбэю в лицо, и ноги обвязали такими же ремнями.
— Стойте! — крикнул Дзакуро. — Зачем ждать до утра? Смотрите, костер горит уже не так сильно. Давайте положим его туда, когда огонь станет совсем слабым. Ремни хорошо сырые?
— Дзакуро, что ты делаешь! — закричал Дзюбэй, внезапно обретя голос. — Ты сошел с ума! Ямэро! Дамэ!
— Да, я сошел с ума, — прошептал тот, наклонившись к самому уху Дзюбэя.
Скоро костер перестал ухать и трещать. Пламя еще лизало черные угольки, но прежней силой оно уже не обладало.
Дзюбэя подняли и осторожно положили прямо в центр кострища. Огонь, почуяв новую пищу, запрыгал вокруг тела. Дзюбэй стал дергаться, мычать что-то; его одежда пришлась пламени по вкусу. Он пытался как-то выкатиться из огня, но Дзакуро длинной жердью заталкивал его назад. Да к тому же кто-то подбросил хвороста — и пламя взметнулось.
Люди стояли, смотрели, слушали — таких отчаянных, звериных воплей не слышал, верно, еще никто. А потом, когда Дзюбэй затих, разошлись по домам. Только Дзакуро остался сидеть над мертвой дочерью.
* * *
Дзакуро смог уснуть только под утро, но сон продлился всего пару десятков минут. Потом снова пришли кошмары, а вслед за ними и пробуждение.
Он проснулся в пустом доме. Пустота гуляла теперь по углам, скрипела в одну ночь обвисшей дверью, щерилась вообще неизвестно когда разбитыми окнами. Пустота висела в воздухе, дышала над ухом, сопела в затылок, когда Дзакуро, как ему казалось, поворачивался к ней спиной. А еще в одном из углов то и дело, всю ночь, появлялась бледная, почти прозрачная фигура Камари.
Вначале Дзакуро пугался, в первый раз вообще чуть не умер от ужаса, когда увидел развевающиеся от несуществующего ветра волосы своей мертвой дочери. А потом страх округлился, притупился и стал только глухо постукивать, но не резать.
Дом опустел.
И высох родник.
Дзакуро заметил это утром — серым и пустым утром, сквозь которое ходил лишь такой же серый ветер, дышащий холодом. Ямку занесло пылью и порванными сухими листьями, воды в ней не было и в помине. Дзакуро разгреб холодный мокрый еще песок, но нет. Вода ушла безвозвратно. Возможно, родник просто исчерпался.
Дзакуро сел прямо на землю — скамеечка, на которой обычно сидела Камари, рассохлась — и положил подбородок на колени. По небу бежали сплошные волны низких свинцово-серых облаков. Дул прерывистый ветер. А рядом рушился пустой дом. Дзакуро почувствовал, как пустота вползает в его душу.
И он впустил ее, потому что рассудил так: пустота съест боль, а уж потом он сможет ее чем-нибудь заполнить. И пустота воспользовалась случаем. Она съела не только боль, но и все, до чего смогла добраться…
…Дзакуро поднял голову и обнаружил, что больше не наворачиваются на глаза слезы. Только внутри все еще тяжело и катается в груди какой-то шар. «Человек рано или поздно устает скорбить», — подумал он.
Но в сторону дома на отшибе все же пошел.
Жена Кагэро хлопотала у крыльца. Заметив Дзакуро, она выпрямилась и уперлась взглядом в его лицо. Дзакуро стало неловко. «Чего она так смотрит на меня?» — думал он, переминаясь с ноги на ногу.
— Доброе утро, госпожа, — наконец, выдавил он.
Женщина не шевельнула ни единым мускулом лица.
— Доброе утро, госпожа! — повторил Дзакуро громче. В доме послышался стук. Вышел сам Кагэро. Дзакуро посмотрел на него и обомлел: этот человек, похоже, прекрасно выспался ночью и только что встал.
— Ацуко, иди в дом, — тихо сказал он, и женщина медленно, словно нехотя, зашла в хибару. И обратился уже к Дзакуро: — Ну?
— Зачем ты это сделал? — брякнул тот первое, что пришло в голову.
— Вы не знали, как наказать ее, и я придумал способ, — ответил Кагэро, пожимая плечами. — Чего тут еще?
— Зверь…
— Плевать. Я просто живу.
— Но как мы могли… Ты ведь не сказал, как именно хочешь… это сделать!
— Правильно, не сказал. А до чего бы вы сами додумались? Пару раз ударить палкой или один — плетью. И что? Через день синяки бы сошли, а она убежала бы уже на неделю. А потом — навсегда. С врагом!
