— Да, мне до конца, — женщина села. — Спасибо. Я с вами чуть не повздорила, а вы оказывается добрый.
— Ничего, это бывает. Ну, мне пора.
Майборода вышел из автобуса. Но наблюдение за женщиной не прекращалось.
Через час младший лейтенант стоял в кабинете Бородина и четко рапортовал:
— Товарищ майор, наблюдением на вещевом рынке установлено, что шелковую ткань продавали жительницы нашего города Птушкина Клавдия Ивановна и Воронкина Анастасия Федоровна.
— Что еще о них известно? — вглядываясь в лицо Майбороды, спросил майор.
— Больше ничего. Пока только установлены их адреса. Одна из них живет недалеко от Крамова, — добавил он после паузы.
— Вот как! — Бородин внимательно посмотрел на Майбороду.
«Уже второй называет мне его имя. Не может быть…» — думал он, но на лице его не дрогнул ни единый мускул.
— Надо узнать, почему и чью шелковую ткань продают Птушкина и Воронкина, — сказал он коротко.
День шел за днем. Казалось, было уже достаточно данных, чтобы приступить к прямому выяснению обстоятельств дела. Птушкина и Воронкина занимались продажей шелковой ткани. Крамов жил с одной из них рядом, догадывался о возможной проверке пропусков, терялся, болел, явно выдавая свое необычное волнение в связи со всем случившимся. Молодой, немножко горячий лейтенант Никулин попросил у Бородина разрешения допросить Крамова в милиции.
— Ни в коем случае, — резко возразил Бородин. — И никогда не поступайте так, товарищ лейтенант, — добавил он после недоуменного молчания Никулина. — Побывать в милиции на допросе — это уже травма для советского человека. А если подозрения окажутся беспочвенными? И потом, — произнес он задумчиво, — с Крамовым, товарищ лейтенант, я поговорю сам. А вы уже там в конторе, если это необходимо, говорите с ним сколько угодно.
Бородин совершенно очевидно старался отвлечь внимание Никулина от Крамова. Это уже казалось странным. Если он что-то знает другое, почему не расскажет, не объяснит, или в данном случае речь идет об обычном упрямстве и нежелании верить фактам, чем кажется, отличался Бородин, «Кто думает о травме, а кому-то приходится чуть ли не сутками торчать в товарной конторе», — с раздражением подумал Никулин.
Снова в товарную контору он пришел злой, недовольный всем. И первым, кого он встретил, был Крамов, осунувшийся, бледный, опирающийся на палочку. Никулин, едва сдерживая себя, протянул ему руку, поздоровался.
— Ничего нового? — тревожно заглядывая в глаза Никулину, спросил Крамов.
«И он еще спрашивает!»
— Ничего, — буркнул Никулин.
— Что будем делать? — спросил его Крамов, приглашая в свой кабинет. Никулин вошел в маленькую, тесную комнатку с маленьким письменным столом и низким окном.
— Все документы на поступающие грузы хранятся у старшего кассира, — говорил Крамов. — Я не допускаю и мысли, чтобы он мог.
— А по отношению к кому вы допускаете мысль?
— Весовщицы? Вера Белобок, Шура Лунева, Ксеня Глушкина… — Нет, — решительно заявил Крамов.
— Тогда куда же девались документы? Они были у весовщиц.
— Ума не приложу, как могло случиться, — сокрушенно произнес Крамов.
«Странно, что он всех защищает, — подумал Никулин. — Но с весовщицами все же следует поговорить».
Он прошелся с Крамовым по грузовому двору. Здесь по-прежнему шла кипучая будничная жизнь. Глушкина и Лунева отпускали у пакгауза контейнеры, около них толкались грузчики, шоферы. Белобок в этот день не работала.
— Веселей, веселей грузите, — услышал Никулин звонкий голос. — Видишь, машины стоят.
— Это Лунева, — заметил начальник товарной конторы. — Видите, она в сером платьице.
— А на кого это она там кричит?
— На экспедитора «Обллегсбыта» Кошкина.
— Они знакомы?
— Да нет, она на всех кричит!
Подойдя к весовщицам и поздоровавшись, Никулин поинтересовался, как идет работа.
— Хорошо, — вновь услышал он звонкий задорный голос русоволосой Шуры Луневой.
Глушкина работала рядом, не обращая ни малейшего внимания на подошедших. Они обе действовали уверенно и быстро, остроумно отвечая на шутки.
«Смеются, шутят, как ни в чем не бывало, — подумал Никулин. А ведь кто-то из них знает о краже? Но кто?..»
