Возле телефона белела записка, написанная знакомым почерком:
«Берт, я не кукла, которая сидит и ждет, когда с ней поиграют. Занимайся своим делом, а я уж попытаюсь как-то рассеяться в обществе друзей, чтобы не нервничать. Если вернешься домой вовремя, во что я не верю, можешь побеседовать по душам со столь любезным тебе старым моряком, которого ты опять вытащил на свет.
Айя».
Я перечитал записку несколько раз, и все-таки до меня не дошел ее смысл. Бросил ее и позвонил Айе. Долго стоял, слушая сигналы. Никого не было дома, или же никто не подходил к телефону. Я посмотрел на старого моряка.
«Н-ну? Хватаем пиджак и мчимся на розыски своей персональной невесты?» — осведомился он с незлобивой издевкой.
«Нет, черт побери, я ложусь спать!»
Хельмут Расинь стоял у самой воды с длинным багром в руке, а мы с Лапсинем незаметно наблюдали за ним.
Грузноватая, крупная фигура — как нарисованная на голубом фоне реки; большая голова, которую еще увеличивали пышные рыжеватые волосы, спутанные ветром; заросший подбородок, большой орлиный нос. На Расине были истрепанная голубая рубаха навыпуск и широкие штаны, закатанные до колен, в разноцветных заплатах; на мускулистых, волосатых ногах — брезентовые туфли неопределенного цвета, на резиновом коду.
Мы с Лапсинем, стоя на берегу повыше, глядели, как Расинь отпихивает багром бревна, засевшие на отмели. Бревна плыли, покрывая всю реку, там и сям на мелких местах виднелись заторы — то ли бревно зацепилось за подводную корягу или как-нибудь иначе загораживало путь остальным. Дело сплавщика — устранять эти заторы. Этим и занимался Расинь, и, по-моему, не без удовольствия. В его осанке, в ловких движениях угадывалось спокойное сознание своей умелости и силы, некая заносчивая независимость. Я даже позавидовал лихому сплавщику: как я уже говорил, мне нравились люди, делающие свое дело умело и уверенно.
Устранив заторы, сплавщик сел на траву и закурил. Мы с Лапсинем скатились вниз по песчаному откосу. Расинь не обратил на нас никакого внимания, жадно затягивался сигаретой. Слегка закинув голову, он глядел, как неподалеку над Пиекунскими скалами парит одинокий ястреб.
Я поздоровался, он что-то буркнул, взглянул на меня по-детски синими, равнодушными глазами, сплюнул и опять загляделся на ястреба.
— Как дела? — спросил я.
Расинь даже головы не повернул в нашу сторону. Встал, взял багор и зашагал прочь. Лапсинь, кажется, усмехнулся над моим неумением вступить в разговор, и я воскликнул резко:
— Гражданин Расинь, подождите! Мне с вами нужно поговорить!
На сей раз Расинь отреагировал, остановился и покосился на меня с любопытством, но и с брезгливостью.
— Я из прокуратуры, — пояснил я, понимая, что иначе не удержишь нелюбезного великана.
— Да ну? И что же?
— Присядем, — предложил я уже помягче.
— Обождешь, пока спихну в реку вон те бревешки. Ты же за меня не будешь работать, — сказал Расинь и занялся своим делом.
Всерьез рассердиться на сплавщика я не мог. Он закусил нижнюю губу, уперся и стал ловко действовать... Нет, это не было хитростью, попыткой выиграть время на обдумывание разговора со мной; бревна в реке действительно налезали друг на дружку. И как это ни странно, чем больше я смотрел на сплавщика, тем меньше оставалось у меня уверенности в том, что я нашел преступника. Дело не только в интуиции — слишком часто мне вбивали в голову, что на нее нельзя полагаться; было еще кое-что, а именно — не меньше чем двухнедельная щетина на массивном подбородке Расиня. Бредис упоминал о запахе «Шипра», из этого следует, что нападавший на него человек недавно брился... Одежда — это еще ни о чем не говорит, он мог переодеться; но «Шипр»? Да и ростом Расинь был великан, тогда как Бредис описал мне человека среднего роста.
Между тем сплавщик расправился с бревнами и улегся навзничь, немного поодаль от нас на сухом песке, положив багор рядом; закурил, оперся на локоть и, повернувшись вполоборота, стал пристально глядеть мне в лицо.
— Когда вы последний раз были у Виты Клейн?
— Тебе-то что? — Ответ прозвучал неторопливо, но синие глазки вспыхнули.
