Потом мамаша Барвик как величайшую тайну доверила мне свое умозаключение, что Ояр остался работать в колхозе только ради красавицы дочки председателя. Когда старичок хотел возразить, старушка на него рассердилась — ей, видно, очень хотелось, чтобы решение Ванадзиня имело романтическую подкладку... У Теодоры отбоя не было от поклонников, но она ни с кем ничего не позволяла себе, ни-ни! Очень гордая девушка! Всех больше навязывался ей этот Райбач из потребсоюза. Да только Теодоре не нужен ни Райбач, ни его «Москвич», она девушка чистая, благородная — так уверяла мамаша Барвик... И теперь они с мужем раскинули своими старыми мозгами и думают, что этот-то Райбач, взбесившись от ревности, и наехал тогда на Ояра, а вчера взял и убил нашего мальчика, — пусть его господь покарает!.. Старички совершенно точно помнили: в тот день, когда Ояр разбился, Райбач как раз гонял тут на своем «Москвиче» в Лужки, не иначе к своему другу-приятелю Элмару Трилге. Вот и вчера утром люди видели, как Райбач проехал в Лужки, а потом обратно...
Наконец мы со старичками добрались до последнего дня жизни Ванадзиня. Ояр вчера пришел рано домой, умылся, надел выходной костюм. Как всегда, он и вчера сказал им, куда идет и зачем. Поедет, сказал, в город — у него же там всегда дела были. Перед уходом — тоже, как всегда, — спросил, не нужно ли чего из города привезти.
— А вы не спросили Ванадзиня, на чем он поедет?
— Нет, — ответила мамаша Барвик, — мы думали, на колхозной машине.
— А в котором часу он вышел из дому?
— После часа вскоре. Так, что ли, папа?
— Должно быть, так.
Дамбит, молчавший все время, вдруг решил вмещаться. Очевидно, он не был удовлетворен теми немногочисленными вопросами, которые я задал старикам, и спросил, не рассказывал ли Ванадзинь, что он с кем-то поссорился. Конкретно — с Ошинем?
— С Ошинем? — переспросил Барвик и посмотрев на жену. — Не говорил он, мать, о какой-нибудь ссоре!
— Нет. — Старушка решительно покачала головой. — Не такой человек был Ояр, чтобы с кем ни на есть ссориться и драться! И его все любили, только Райбач, этот злодей... Ну, это он из-за Теодоры!
Мы распрощались с приветливыми старичками. Одно мне было теперь ясно: чтобы добраться от Песчаного до автобусной остановки, незачем было выходить из дому за два часа до отхода автобуса. Если идти кратчайшим путем, то вместе с переправой через реку это заняло бы не больше двадцати пяти — тридцати минут. Но Ванадзинь не пошел кратчайшим путем. Почему? Пока что мы этого не знали.
Из Песчаного мы направились к тому месту, где Ванадзиня нашли мертвым. Дамбит медленно ехал впереди на мотоцикле. Я засек время и следовал за ним без спешки, но и не слишком медленно. По-моему, именно так должен был идти Ванадзинь — зная, что времени достаточно, но не забывая о том, что его ждет Теодора. Мужчины в таких случаях являются на свидание первыми, конечно, если та, с которой предстоит встреча, им небезразлична. Вероятно, так должен был поступить вчера и Ванадзинь.
Тропинка вела сперва по меже, потом свернула в чащу леса. Тут было теплее, не добирался пронзительный ветер. Вскоре началась вырубка. Миновав ее, мы оказались на том месте, где вчера был застрелен Ванадзинь. После нашего выхода из Песчаного прошло ровно полчаса. Понадобилось бы еще минут пятнадцать чтобы добраться до перевоза, и от пяти до восьми минут, чтобы переправиться на противоположный берег. Итак, весь путь до автобусной остановки занимал примерно пятьдесят минут, но никак не два часа, которые были вчера в распоряжении Ванадзиня. Вряд ли Ояр пришел бы так рано, чтобы стоять тут под открытый небом, в дождь, на ветру и больше часа ждать Теодору, которая появилась у перевоза лишь за семнадцать минут до автобуса. Итак, опять тот же вопрос — почему он вышел так рано? И опять тот же ответ — мы этого не знаем.
И еще одна важная вещь: оказывается, кроме Ошиня, который навлек на себя подозрения Дамбита, причина ненавидеть Ванадзиня была и у Райбача. Первому могла внушить мрачную мысль о мести потеря водительских прав. Весьма вероятно, что Ошинь считал Ванадзиня причиной всех своих несчастий — у любого пьяницы есть свой «погубитель», который «исковеркал ему всю жизнь». С не меньшим основанием можно было подозревать и Райбача — этого могла одурманить ревность.
