Так оно вскоре и случилось. В середине июля начались дивизионные учения и, как назло, хлынули дожди. В палатках лужи, притулиться негде. На проселочных дорогах — непролазная грязь.
Как-то в такую мокрую погоду забуксовала машина с продуктами. Делать нечего. Пришлось потуже подтянуть ремни и ждать. Сидим, обсушиваемся у костров. Бархотенко, как всегда, с Ягодкиным. Во время привала на окраине деревушки они вдвоем успели забежать в одну избу. Вышли оттуда сияющие, довольные: под мышкой несли какие-то свертки. Сейчас, разложив костер, принялись поджаривать в котелке яичницу с салом. Вокруг разносился аппетитный запах. У нас текли слюнки. Откуда у них такое лакомство? Ягодкин весело прищелкивал языком.
Дорохин сердито покачал головой:
— Харчей вам солдатских не хватает. Шляетесь, как овцы приблудные, по деревне.
— На то мы и разведчики, — ухмыляется Ягодкин.
— Вот именно: разведчики по салу и яйцам.
К костру подошел командир роты. Взгляд его упал на котелок с яичницей.
— Откуда это?
В голосе лейтенанта слышалась еле сдерживаемая ярость. Солдаты притихли.
— Я спрашиваю: откуда это?
Носком сапога лейтенант с силой опрокинул содержимое котелка в костер и удалился.
Вечером вся рота выстроилась вдоль опушки. Пришел лейтенант. Усы у него торчали, левое веко нервно подергивалось.
— Рядовые Ягодкин и Бархотенко, выйдите из строя!
Те послушно выполнили команду. Лейтенант в упор смотрел на них.
— Рассказывайте, где поживились салом и яйцами, мародеры?
Молчание. Наконец Ягодкин уныло сказал:
— Зашли в избу к одной бабке. Сало выменяли на мыло. А когда уходили из избы, заметили в сенцах кошелку с яйцами. Ну и прихватили пяток.
Слова лейтенанта, резки, отрывисты, падали, как удары бича:
— Воровством занялись! Судить мародеров!
Час спустя в роте стало известно решение командира: обоих арестовать на трое суток с содержанием на гарнизонной гауптвахте. С «губы» Ягодкин вернулся таким же неунывающим, как и раньше. Зато в поведении Бархотенко произошла заметная перемена. Он стал замкнутым, нелюдимым. Вскоре мне случайно удалось услышать, как Петр, подойдя к командиру роты, настойчиво попросил:
— Отпустите меня из разведроты... Тяжко мне. Пойду к своим пулеметчикам.
И командир роты, обычно резкий и грубый, неожиданно для меня сердечно проговорил:
— Не советую уходить. К роте вы уже привыкли. Здесь у вас друзья, товарищи. Они вас всегда поддержат. Попадете на передовую, еще каким бравым разведчиком станете!..
Так вот он каков, лейтенант! Под суровой и угрюмой внешностью таится большое, доброе сердце. Мне стало ясно, что лейтенант в нужную минуту найдет для бойца теплое, дружеское слово и отеческую ласку. И в душе у меня был настоящий праздник, когда Петр после разговора с командиром подошел к нам и со смущенной, виноватой улыбкой произнес:
— Ну что ж, хлопцы, ладно. Вместе воевать будем.
В ночь на 20 августа роту подняли по тревоге: дивизия отправлялась на передний край. Началась сутолока, нервная торопливость, присущая ночным сборам. При свете дымного пламени коптилки бойцы спешно увязывали скатки шинелей, вещмешки, набивали подсумки патронами. Несколько солдат помогали укладывать на повозки ротное имущество, боеприпасы, продукты.
Я вглядывался в лица товарищей. Одни откровенно радуются, что наконец-то на фронт. Таких большинство. На лицах других заметна растерянность. Эти излишне торопливы, стараются подбодрить себя ненужными словами. Один без толку бегал из «казармы» к повозкам и несколько раз повторял: «Ну, теперь дадим немцу перцу!» — на что Леша Давыдин с усмешкой сказал:
— Ты бы, паря, посмотрел лучше, как обулся, а то опять ноги сотрешь.
Дивизия далеко растянулась по жесткому каменистому шоссе. Отовсюду слышались стук солдатских сапог, скрип повозок, цокот копыт. Мы шли молча. Ночь была приветливой, мягкой. Купол неба с редкими мерцающими звездами и ожерельем Млечного пути выглядел мирным, ласковым. Не верилось, что где-то совсем недалеко грохочет война. А мы шли навстречу ей, в самое ее пекло, и каждый невольно думал о том, какие испытания ждут его впереди.
