Нужно признаться, учимся мы без большого желания. Некоторые открыто ворчат: «Лучше бы отдохнуть в тылу, чем бесцельно ползать по грязи. На фронте научимся». Прошло не так много времени, и мы убедились, насколько правильно поступал командир, властно пресекая наше нытье. Страшно подумать, что произошло бы, выйди мы на поле боя неподготовленными. Перестрелял бы нас опытный противник, как куропаток.
Стоят безоблачные летние дни. В короткие минуты перекура растягиваемся на мягкой прохладной траве где-нибудь под кустом. Солнце палит зверски. Небо знойное, белесое и, кажется, само пышет жаром. В духовитом разнотравье неистово звенят кузнечики, неуемные пчелы хлопотливо перелетают с цветка на цветок. И думается, что в мире нет ни грохота войны, ни увечий, ни смерти.
Леша Давыдин мечтательно вздыхает:
— Эх, паря, помахать бы сейчас литовочкой. В колхозе самый покос. Размахнешься — ж-ж-жик! А трава как пахнет...
— Жук земляной! Покосник! — ворчит Бархотенко. Этот хорошо сложенный черноволосый солдат ловок, строен, подтянут. Но вечно чем-то недоволен. — О фронте треба думать, а не о траве. И якого биса мы сидим здесь который месяц, нияк не разумию. Робим разные артикулы с ружьем. Вперед — коли, назад — коли. От кавалерии закройся... Там люди кровь проливают, а мы, як сычи, сидим. В солдатики играем. Надоело!
Перед тем как попасть в разведку, Бардотенко находился в стрелковом полку, а теперь, став разведчиком, спит и видит, как поползет в тыл к фашистам.
Глаза Давыдина щурятся от улыбки.
— Ты, Петро, — советует он, — напиши рапорт комдиву. Так, мол, и так. Разведчик я храбрый, и нет у меня никакого желания в тылу кантоваться. Хочу совершать подвиги. Уважьте мою просьбу и пошлите досрочно на передовую. И завтра, увидишь, пришлют самолет за тобой.
Солдаты хохочут.
К нам подходит Ягодкин, тоненький, невысокий, но красивый боец, напоминающий подростка. Обмундирование на нем, начиная с вылинявшей гимнастерки и кончая кожаными сапогами, ладно пригнано, словно шито по мерке. Из-под небрежно заломленной набок пилотки выглядывает золотистый чуб. Ягодкин успел побывать на передовой, с месяц «отбухал» в полковой разведке и с тех пор начал выказывать полное пренебрежение к солдатам-пехотинцам.
— Не слушай их, Бархотенко, — говорит он, садясь на траву. — Пускай себе смеются. Увидим, какие на фронте будут. Кое-кому нравится здесь сидеть. Ползают до седьмого пота, а попадут на передовую — первая пуля им.
— Теперь, паря, не знаешь, кого первого за упокой поминать, — спокойно возражает Давыдин. — А тебе, Ягодкин, напрямик скажу, кого пуля сразу находит — вертлявых да шалопутных.
Спокойный и уравновешенный Давыдин явно недолюбливает хвастливого и самоуверенного Ягодкина. Тот же считает Давыдина простоватым и недалеким, хотя Алексей числится на хорошем счету в роте, и лейтенант нередко ставит его в пример другим.
— А тебе какое дело, вертлявый или не вертлявый? — дерзко вскинул брови Ягодкин. — Лучше на себя взгляни. Облом сибирский. Впору вместо пожарной каланчи поставить. Ты одно запомни, что Юрий Ягодкин призвание имеет к разведке, талант у него к ней сызмальства. Скажем, туговато у нас с харчами...
— Не спорю. В этом деле смекалки у тебя хоть отбавляй. Харч ты всегда достанешь, — спокойно произнес Давыдин.
Позади нас слышится глуховатый голос:
— Интеграл икс в степени эм бэ икс равен...
Оглядываемся: растянувшись на траве, Кезин колдует над своими задачами. Правой рукой он чертит в воздухе какие-то замысловатые знаки. Мы еле удерживаемся от смеха.
— Попадем на передовую, «академик» наш теоремы будет немцам доказывать, — говорит Ягодкин.
Раздается дружный смех. Приподняв голову, Кезин растерянно оглядывается, не понимая, в чем дело.
Новички тянутся к Ягодкину. Бархотенко подражает ему во всем. Даже пилотку начал носить по-ягодкински, набекрень. Командир отделения старший сержант Дорохин сделал ему замечание. Бархотенко сердито выпалил:
— Пехотинцев хотите из нас зробить? — И с явной неохотой поправил пилотку.
Как-то я слышал от Дорохина:
— Горек будет нам этот Ягодкин. Хлебнем с ним беды.
